Это было у моря
Шрифт:
Когда свежая после душа Пташка вышла из ванной в длиннющей его рубашке («И впрямь, как ночнушка», — подумал он рассеянно), Сандор уже успел съесть половину жареной курицы и теперь лениво ковырял салат. Пташке его рубашка шла куда больше. Ей, впрочем, шло совершенно все. В своем серебристом платье она неприятно напоминала Сандору Серсею, хотя какие тут могли быть сравнения? В его рубашке она казалась еще чище, еще невиннее, чем даже в этой своей куцей пижаме. Пижамные влажные шорты — они, видимо, меньше пострадали
«Смотри в свой салат. Не на ее ноги. Не на ее длинную шею, слишком хрупкую для жесткого воротника». Пташка наклонилась голову вниз, причесываясь, и Сандор мысленно застонал. Из-под края воротника сзади виднелась нежная, с напряженными от наклона мускулами, шея. Под неровно обрезанными прядями модной стрижки, рыжел когда-то подбритый, а теперь уже заросший мягким, завивающимся в колечки пушком, затылок. На шее слегка выдавался один из позвонков. Пташка наклонилась ниже, встряхивая непослушными волосами — позвонок выпятился еще сильнее, и под тонкой тканью рубашки натянутым луком стала заметна линия позвоночника. «Смотри — в — свой — салат!»
— Ты что же, съел половину курицы? Ничего себе, у тебя и скорость… Да и аппетит ничего себе. Неудивительно, что такая огромная рубашка на тебя не налезает.
— Это не рубашка огромная, это ты — маленькая.
— Я…
— Ой, все! Только не говори, что ты не маленькая. Большая. И, чтобы стать еще больше и перерасти гигантскую песью рубашку, начинай есть…
— Вот это с удовольствием!
Пташка лопала курицу почти так же прожорливо, как и он. Она съела остатки грудки и крыло и довольно откинулась на спинку кресла. Сандор смотрел на нее из-под полуприкрытых ресниц.
— Вот еще помидоры — и все. И вон то пирожное. Больше в меня не влезет. Иначе и вправду — рубашка порвется…
— Погоди, у нас есть еще шампанское. Этот хмырь со стойки, чтобы загладить свою вину, прислал нам бутылку с запиской.
— А мне разве можно? И еще, я таблетку выпила…
— Это же просто болеутоляющее, если я правильно понял. Нет, не хочешь — я отлично выпью сам!
— Ну нет, я тоже пострадала от этой двери! И еще уронила твою куртку в лужу…
— Ты уронила мою куртку? В лужу? Больше не дам ее тебе!
— Это мы еще посмотрим!
— Смотри, как она расхрабрилась от курицы. Не начнешь кусаться?
— Нет, кусать я уже ничего не могу. Но шампанского выпью.
— За новый номер!
— Ага. И скелеты в шкафу!
— Чьи?
— Ну твои, конечно. Я же маленькая, какие у меня могут быть скелеты? О, я что-то вспомнила! Тебе передала привет моя соседка. Я к ней зашла попрощаться. И еще она передала тебе послание.
— Мне?
— Ага. Что-то вроде загадки. Хочешь послушать?
— Я весь — внимание.
— Она сказала, что времени мало. Что… погоди, дурацкое шампанское дало
— Что бы я понимал в этой галиматье! У тебя не скелеты в шкафу, а мумии… Ну тебя и твою старуху совсем! Пойду курить…
— Налей мне еще шампанского! И я тоже пойду курить.
— Вот оно, началось! Спаивание малолетних и их же скуривание. Никуда не пойдешь! Сиди тут. У тебя, по-моему, и ноги уже не ходят.
— А вот и ходят! Нет, не очень, вот проклятые ноги!.. Я еще могу пройти по прямой…
— По-моему, это овал. Хватит тебе шампанского. Ешь лучше свое пирожное…
Когда Сандор после перекура вернулся в комнату, Пташка, свернувшись в клубочек, спала на кресле. Даже пирожное не успела доесть. Он осторожно отнес ее на большую кровать. Накрыл двумя одеялами. Она сонно потерла себе переносицу рукой, повернулась на бок, положила ладонь под щеку и мирно засопела. Сандор с минуту смотрел, как на нежном, почти прозрачном виске, у корней осенних волос, там, где пряталась родинка, похожая на просяное семечко, едва заметно пульсирует голубоватая жилка…
Он наклонился к ней так близко, что его лица коснулись короткие рыжие пряди. «Никаких прикосновений!» Он вдохнул ее запах — море, магнолии, еще как будто свежая трава… Ничто на свете не пахло так сладко и так желанно! Сандор отстранился, погасил лампу и ушел курить.
Он проснулся от смутного ощущения, что что-то не так. Инстинкты редко его подводили. И правда: там, в темноте, где-то страшно далеко — и страшно близко — безнадежно и жалко всхлипывал ребенок.
Какой еще ребенок? Где он находится, седьмое пекло? Это Пташка, вот кто.
В две секунды он был у ее кровати. Девочка билась в длинной простыне, как запутавшийся в силках зверек. Он легонько тряхнул ее за плечи, сажая в кровати. Ее тяжелая голова упала к нему на грудь. Плечи сотрясались рыданиями…
— Тихо, ты тут всех перебудишь! Это только сон…
— Нет, нет, не надо, не трогайте, я не хочу! Я больше не хожу в юбках!
Она вцепилась ему в шею тонкими ледяным пальцами. Сандор осторожно притянул ее худенькое тело к себе. Пташка горела, словно ее лихорадило, а рубашка вся вспотела.
— Не уходи! Они вернутся!
— Кто? Кто вернется?
— Ты не понимаешь! Они. Они поднимали мне юбку ракетками! Но я больше не ношу юбку, я же обещала! Ты слышишь меня, я обещала!
Она стукнула его по плечу кулачком, и Сандор при слабом свете ночника с ужасом увидел, что глаза у нее открыты — крыжовенная зелень почти исчезла, зрачки так расширились, что Пташкины глаза казались черными.
— Я обещала. Но я все время просыпаюсь… А времени мало, его мало… Я больше не стану спать…