Это было у моря
Шрифт:
— Пташка…
— Нет. Нет. Не зови меня так больше. Никогда.
Она еще раз посмотрела на него — казалось, что на лице ее остались одни глаза и они отчаянно хотели плакать — Санса закусила губу, но сдержалась. Перед ним она уже не заплачет. Теперь уж точно хватит.
— Как забавно.
— Что?
— Забавно, говорю. Наша с тобой история — ну, какая там история, так… — началась из-за того, что я думала, что ты мне наврал. А ты выкрутился. Но все это время ты продолжал мне лгать, спокойно, со знанием дела, уверенный в своей правоте… Ты такой же, как Серсея. Такой же, как Бейлиш. Нет,
— Санса, пожалуйста…
— Молчи. Ты хуже всех их. Они мне чужие — и не обязаны были говорить мне какую-то там правду. С чего бы это? Они на это не подписывались. А ты — ты почти все время был ко мне ближе всех, с самого начала. У тебя были десятки, сотни шансов и возможностей сказать мне все как есть. Но ты этого не сделал. Ты бы и сегодня продолжал в том же духе, верно? Ты бы не предпринял ничего, пока бы вся эта нечисть не отправила меня на брачное треклятое ложе, как телка на заклание. А ты? Ты стоял бы и смотрел? Что за мужчина отправляет, фактически сам отдает в руки мозгляка-садиста любимую женщину? Что это за любовь?
— Ради всего святого, Пташка…
— У тебя нет ничего святого, Пес. Твои цепи проросли тебе в мозг, и это уже не исправишь. Все, что тебе необходимо — повиноваться. И ты будешь повиноваться. Когда я стану твоей новой хозяйкой, ты будешь слушаться и меня. Будешь стоять у меня под дверью… Может, я впущу тебя разок-другой. Или нет — зачем?.. У меня ведь будет молодой красивый муж — любитель игры в теннис…
Санса хмыкнула и тронула мерзнущую лошадь. Пташка медленно пошла по мокрому берегу.
— Постой. Санса…
— Что тебе надо еще? Какое-нибудь новое вранье?
— Нет. Забери свой телефон.
Она протянула руку и забрала холодный аппарат. Как ни старалась, таки коснулась пальцами его ладони. Как обычно, оба вздрогнули. Санса подняла тяжелую голову — она была словно полна свинца и тянула ее к земле — и встретилась, уже в последний раз, с ним взглядом. Глаза Сандора были черны самым последним отчаянием, стыдом и горечью. До такой степени, что, казалось, он почти плакал.
Ну, нет. Хватит. Это ничего не меняет. Это был его выбор — не случайность, не всплеск эмоций, а осознанная, запланированная подлость. Он предал ее, хладнокровно и беспристрастно.
— Прощай, Сандор Клиган. Мне жаль тебя…
Пташка сама почувствовала, что настало время двигаться. Дождь уже не хлестал так сильно, только моросил, отпевая уходящее лето. Весь берег был серым — только полоса песка сияла, как звездный путь без начала и конца. Дальний мыс на другой стороне справа таял в серебристом тумане над темной водой. Санса пустила Пташку рысью и вскоре добралась до кромки рощицы, где внезапно на нее накатила тьма, опустошение и дикая нечеловеческая усталость. Она обняла Пташку за шею, и так они — девочка и ее лошадь — потихоньку, как два призрака из сумрачного края, углубились в сонный, заплаканный лес.
Конец третьей части
========== Часть четвертая - I ==========
Чёрная флейта
Я вырезала из чёрного дерева тонкую флейту
С одним лишь звуком, но на все голоса.
На всех языках
Одно лишь слово, но очень тихо и тайно
(тихо и тайно).
И я играла на ней всю полярную ночь до утра,
Земля обошла оборот и пришла на рубеж,
Нежная флейта, я ей сказала: пора.
Я разрежу тебя на тысячу стружек вдоль
нежного твоего нутра —
Я сказала себе — пора, режь,
Я сказала себе, пора, режь,
Я сказала себе: пора, режь
(я сказала себе).
Так нужно, так убивают любовь,
Так земля принимает мёртвых зверей,
Так отпускают на волю пленных зверей
В посмертно свободных мирах.
Там, где ни пера, ни пуха, ни крови —
Игра моей флейты для тонкого слуха,
Звериного уха, что ловит тончайшие шелесты духа стиха.
Болей моей болью, согрей себя насмерть мной,
Я приготовлю для кражи
Всё, что важного есть у меня —
Всё, что горит — для огня,
Всё, что болит — для врача —
Не плача и не крича,
Соберу воедино жизнь для палача
(мне не страшно).
Я не посыплю пеплом главу, я смолчу,
Не ударюсь оземь и человекоптицею не взлечу —
Я тихо и нежно разрежу чистую флейту на стружки,
Ни в чём не повинную флейту с одним звуком.
Я занесу свою руку с ножом — так нужно —
Оружие жизни, орудие боли — над грудью стрела,
Без ужаса стужи, без красной лужи под сенью стола —
На волю из боли светла и прекрасна дорога легла от прямого угла!
Я не больно тебя вскрою, скажи мне в последний раз
Свой единственный звук, своё тихое слово —
Я болею тобой, я убью тебя, всё будет снова!
Прости меня, флейта.
И флейта сказала:
Люблю.
Ольга Арефьева Черная флейта
Санса не помнила, как добиралась до конюшен. Она мельком замечала по пути замшелые деревья, облепленные темным мхом, что, напитавшись дождливой моросью, блестел и отливал тем неприятным оттенком, что бывает на спинках у навозных мух: сочно-зеленым с радужной поволокой. Вокруг нее все капало, плакало, журчало — и у нее самой тоже текли слезы. Когда чаща наконец скрыла ее от любых любопытных праздных глаз, Санса, все так же уткнувшись в Пташкину темную гриву, как-то незаметно для себя начала всхлипывать — и слез было так много, что, казалось, и весь дождь вокруг был делом ее рук. Вернее, ее глаз. Санса обнимала Пташку за шею, и кобыла, словно понимая чувства своей наездницы, не сопротивлялась — просто тихонько шла по влажному лесу, осторожно ступая копытами по чавкающей болотистой почве. На каком-то уровне Санса чувствовала, что рубашка ее промокла до нитки, что вода из бриджей сочится в сапоги — но это ощущение было так далеко, словно само ее тело было за сотни миль от сути, от разума. Все взрывы этого мира кончились — осталась только бесприютная тишина, изредка нарушающаяся мерным шелестом падающих капель и поступью ее лошади.