Это лишь игра
Шрифт:
Я засматриваюсь на чужую парочку, сидящую напротив и наискосок. Оба такие влюбленные и счастливые. И на душе становится еще светлее. Потом вдруг понимаю, что Германа все еще нет, а времени, между тем, уже половина четвертого.
Мне почему-то неловко самой ему звонить. Несколько раз порываюсь, открываю его контакт, но тут же сбрасываю. Может, он в пробке застрял? Он ведь живет далеко. Хотя тогда он мог бы сообщить. А вдруг он просто забыл про меня? Как же стыдно будет, если я позвоню, а оно так и
Внутри растет беспокойство. Я уже не замечаю ни птиц, ни солнца, ни влюбленных. Я просто сижу, жду и, если честно, уже не верю, что он придет. И на душе теперь так тоскливо… Я бы, наверное, пошла домой, если бы не бабушкины гостьи, которым бабушка наверняка рассказала про меня. И если я сейчас заявлюсь – сразу начнется: ой, а что такое? Как же твое свидание? Где же твой такой хороший Герман?
С расстройства я все-таки звоню ему. Он почти сразу отвечает:
– Я уже еду. Ты там? Скоро буду.
И всё. Ни привет, ни с праздником, ни извини, что опаздываю… И голос его совсем другой, чем обычно. Какой-то чужой, сухой, холодный.
Это так не похоже на него, но я стараюсь не думать об этом. Может, ему просто неудобно говорить сейчас по телефону.
Герман появляется минут через пять. Он только подходит, а я уже вижу – у него что-то случилось. Таким мрачным я никогда его не видела. Он и здоровается со мной одним кивком, мимолетно мазнув взглядом. Садится рядом, но сам как будто мыслями вовсе не здесь. Он отрешенно куда-то смотрит, со мной не разговаривает, и я даже не знаю, что делать, что сказать.
– Герман, у тебя все в порядке? – спрашиваю в конце концов.
Он реагирует не сразу и то – всего лишь опять кивает.
– Может, куда-нибудь пойдем? Или тут посидим еще? – снова нарушаю я затянувшееся, тяжелое молчание.
– Как хочешь, – пожимает он плечами. – Давай куда-нибудь сходим. В кино? В кафе? Куда тебе хочется?
А мне уже никуда не хочется. Я просто не представляю, как с ним таким общаться. От него исходит такая злость или ярость… я не понимаю, но мне не по себе. И все же спрашиваю:
– А как твоя мама?
– Мама… – хмыкает он. – Замечательно. Уже, считай, вылечилась.
– Правда? – не знаю я, верить ему или нет.
Он опять становится серьезным и мрачным.
– Да ничем она и не болела.
– В смысле? – ничего не понимаю я.
– Она всё это придумала. Ей просто срочно нужны были деньги расплатиться с какими-то там долгами.
– Но ты же говорил, что у нее была выписка из больницы.
– Она там работала, так что, видимо, подделала.
– Откуда ты это знаешь? Она призналась?
Он снова усмехается.
– Я сегодня ездил к ней.
– Домой?
– Ну если тот вонючий бомжатник можно домом назвать. Она была под чем-то… Ну и да, считай, призналась…
– Какой кошмар… ей, наверное, стыдно было очень, что ты ее вот так застукал.
Герман резко разворачивается ко мне. Недобро сверкнув глазами, приоткрывает рот, будто хочет что-то сказать, что-то, по-моему, грубое. Но затем, качнув головой, отворачивается, так ничего и не сказав. Видимо, сдержался…
– Ты, Лена, иногда меня просто… убиваешь. В каком мире ты живешь? Моя мать – конченная наркоманка. О каком стыде ты говоришь? Да она глумилась и смеялась мне в лицо оттого, как ловко всё провернула.
Я слушаю его рассказ и цепенею от ужаса. У меня просто в голове всё это не укладывается. Разве мама так может поступить? С сыном! Он ведь даже пошел на кражу ради того, чтобы спасти ее. Как вообще такое возможно?
А потом пронзает мысль: ведь это я его уговорила. Он же с ней даже встречаться не хотел. И помочь с «лечением» тоже убедила его я.
– Прости меня, – произношу севшим голосом.
– За что мне тебя прощать?
– Ну ведь это я тебя подбила встретиться с ней, а потом и помочь…
– Ты тут ни при чем, – говорит он сухо. – У меня своя голова на плечах есть. И это было мое решение.
– Ты правда на меня не злишься?
– Нет, – качнув головой, произносит он. И опять надолго замолкает.
Я смотрю искоса на его профиль, словно высеченный из камня, и понимаю вдруг – ему очень плохо. Для него ведь это такой удар…
– Герман, это всё, конечно, ужасно, но ты поступил правильно.
– Ой, давай только без душеспасительных бесед, – раздраженно отмахивается он. – Я уж как-нибудь без них обойдусь.
– Я хочу сказать, что я понимаю тебя и твое состояние. Мне тебя так жалко!
Герман снова поворачивается ко мне, и лицо его буквально темнеет на глазах, а взгляд становится пугающе ледяной.
– Жалко? Тебе? Меня? Ты шутишь? Еще бы ты меня не жалела. Кто ты и кто я. Это тебя жалеть надо, ты же…
Он резко замолкает, не договорив. И я даже думать не хочу, что он еще собирался сказать. Впрочем, лицо его сейчас и так красноречивее любых слов. И теперь мне тоже больно. Очень…
Каким-то чудом я нахожу в себе силы подняться и спокойно ему ответить:
– Извини, я не хотела тебя обидеть. Я, пожалуй, пойду. До свидания.
Он не отвечает, только давит взглядом, теперь уже не ледяным, но очень тяжелым.
Я разворачиваюсь и ухожу. Заставляю себя идти размеренным шагом, но, выйдя из сквера, ускоряюсь. Мне уже все равно, что там у бабушки гости – лишь бы скорее оказаться дома. Горло судорожно сжимается от рыданий, которые я всеми силами сдерживаю, а глаза жжет от подступивших слез…
40. Лена