Это моя дочь
Шрифт:
— Даш, — позвал я. — Познакомься. Это…бабушка.
Две секунды выдержала паузу, но любопытство победило. Посмотрела. Глаза удивлённо округлила — этого она точно не ожидала.
— Чего так зыркаешь? — усмехнулась бабушка. — Не нравлюсь?
— Ты на бабу Ягу похожа, — простодушно ответил ребёнок.
Я на мгновение подумал — сейчас бабушка оскорбится. А она…рассмеялась. С удовольствием, как давно не смеялась — я и забыл уже, когда её смех видел последний раз.
— У меня и помело дома есть, — сказала отсмеявшись.
—
Я отошёл, не мешая. Устроился на том самом стуле, у пианино. Няня, понимая, что будет лишней, деликатно растворилась, я даже не заметил, как она ушла. Я смотрел на свою бабушку и свою дочь. А они — друг на друга. Изучали.
— Мне здесь не нравится, — гордо задрала подбородок Дашка. — Дурацкий дом.
Каждого, кто здесь был она считала врагом. Мы удерживали её в этом месте, которое она не любила, не пускали её к маме. Она уже научилась не плакать все время, но не больше. Адаптация продвигалась так себе.
— Так мне тоже, — ответила бабушка. — Мне тоже здесь совсем не нравится!
Дашка удивилась, отступила на шаг, приглядываясь к бабушке получше.
— И мама у меня своя есть. Не та, которая тут. А которая здесь мне не нравится совсем!
— И мне не нравится, — поддакнула бабушка с готовностью. — Пигалица она, одно название, а не баба.
— Правда? — не поверила Даша.
Бабушка кивнула. Протянула Дашке сморщенную временем, покрытую коричневыми пигментными пятнами руку.
— Я три часа сюда ехала, устала, жопу не чувствую. Пошли чаем меня поить будешь, я в этом музее никогда дорогу не запомню. Заблужусь и буду три дня ходить.
— А я дорогу помню, — горло ответила Даша. — Я всегда запоминаю. И до магазина знаю, и до садика. Маму просила, чтобы она меня одну пускала, а она не пускает.
Взяла за руку и повела. Я, не веря глазам своим — следом. Прислугу бабушка не признавала категорически, и столовую тоже. Чай шла пить на кухню, откуда сразу же уходила повариха, чтобы под горячую руку не попасть.
Бабушка поставила чайник, выставила на стол свежее, только утром испеченное печенье, а Дашка села на стул. Не говорят даже, молчат, но ребёнок ногами болтает и печенье грызёт. Про меня забыли.
— Ты моя настоящая бабушка? — спросила Даша наконец.
— А как же, — отозвалась та, наливая чай. — Самая настоящая и есть.
Даша на минуту задумалась, а потом…
— Тогда забери меня отсюда. Пожалуйста…
Глава 28. Ольга
К ночи поднялся мороз. Такой сильный, что мне казалось, что я слышу, как скрипит, промерзая снег. У меня — тепло. Одеяло толстое, смотрю в окно, как качаются тихонько ветки дерева, фонарём подсвеченные. Думаю. Подташнивает — пить это гадость гадкая, как ни крути. Но, как ни странно, думается легко. Вспоминается. Я понимаю вдруг, что жизненно важно вспомнить все, как было. Каждый свой шаг, каждую схватку, каждое сказанное
Она была милой, эта Настя. Но тогда я её ненавидела. Чувство было абстрактным, особой основы не имеющим. Просто она была счастлива, а я нет. Я не говорю о мужчинах, мне тогда на всех мужчин было плевать, чем я от них дальше, тем лучше. Она ждала свою дочку с радостью, а я со страхом. Меня мучили схватки, а у неё была передышка. Она просто сидела рядом, на соседней пустой кровати, в палате темно, из коридора свет падает, маленькая больница тиха, спит, а Настя…щебечет.
— Жаль, мама не дожила, — говорила она. — Я уже детскую обустроила. Я так жду свою дочку. И кажется, вот она родится, и все изменится. И мы с ней обязательно будем подружками. Командой.
У меня схватка. Малышке не терпится покинуть моё тело, она совсем не боится внешнего мира, глупышка. Терплю, стиснув зубы. Боль это просто. С болью я справлюсь. Когда муж меня бил, я ни единой слезинки не уронила. О, он был бы счастлив. Он мог сломать меня, но так и не заставил плакать. Поэтому я — сильнее. А все свои слезы я выплакала в поезде.
— А какая игровая у нас! — продолжала Настя. — Я не хвастаюсь, меня просто распирают чувства. И рожать так страшно-страшно, и малышку свою на руки скорее хочется. Я буду играть ей на пианино, я специально училась полгода, сразу, как узнала, что беременна. Мама всегда говорила, что у меня есть слух…
— Хватит! — закричала я. — Замолчи!
Мой гневный возглас был таким резким и громким. Казалось, разбудит всех. Но нет — палата обсервации, в которой я рожаю, находится в стороне, как и положено. Настя только перепугалась, оленьи свои глаза вытаращила.
— Прости, — смутилась она. — Я всегда много говорю, когда волнуюсь, прости…
Мне стыдно стало, словно я ребёнка обидела. Она и казалась ребёнком, эта Настя, несмотря на то, что взрослая женщина, скоро мамой станет. Просто, нежная такая, наивная.
— Прости, — теперь извинилась я. — Просто…все сложно. Я сбежала от мужа, который меня избивал. Это ерунда. Но моя дочь…по прогнозам врачей она не доживёт до года. И твои мечты…мне немного больно их слушать. Я просто хочу родить, если уж роды начались, и сбежать отсюда подальше, чтобы мой ублюдок муж меня не нашёл.
Глаза Насти округлились ещё сильнее, хотя, куда ещё то. Отпрянула от меня. Я подумала она, такая чистая и свежая, пришла ко мне в обсервацию, к бомжихе без документов, поболтать, развлечь, не побрезговала. А я, мало того, что напугала её, так ещё и мордой ткнула в суровую реальность.
— Мой папа спился, — тихо сказала она. — И замёрз ночью в сугробе. Пьяным. Он…не сдержал позывов мочевого пузыря умирая, и штаны его заледенели, примерзли к коже. У мамы истерика была, а я его омывала. И маму потом хоронила, она любила его, этого опустившегося алкоголика, и тихо угасла за ним. Я знаю жизнь. Я не куколка красивая с витрины магазина.