Это моя земля. Дилогия

Громов Борис Николаевич

– Ну это дело понятное, – поддакиваю я. – У нас всю жизнь так, то сидим на заднице, «кокосы» чешем, то в одну секунду: «Полундра! Родина в опасности!!!» И всех способных носить оружие – в строй. А уж умеет – не умеет, там и разберемся.

– Вот-вот, – соглашается Филипочкин. – Вот когда для штабных все из КХО[60] и КХСС[61] выгребли, тогда и стало ясно, что у нас тут тоже может что-нибудь нехорошее случиться, а обороняться толком и некому. И парней из ГБР назад уже не вернешь, они там увязли накрепко. Вот к нам «Рысь» и прислали.

– А теперь, выходит, освободились ваши?

– Угу, все, кто жив остался, – хмуро кивает мой собеседник. – Как думаешь, легко им пришлось в самом начале, вообще без какой-то нормальной информации?

– Я не думаю, я знаю. Нагляделся уже. Сперва в Ивантеевке на тамошние ГНР, потом тут, на Гагарина, на то, что осталось от как минимум полубатальона внутренних войск, а с полчаса назад еще и из Академического ОВД мужика одного встретили. Вон он, копченый весь. Тоже, говорит, один из всего отдела в строю остался…

– Полная задница… Прямо как на войне – один из целого отдела…

Да уж, не поспоришь с капитаном, действительно похоже. Помню, когда-то, много лет назад в Чечне меня, салагу зеленого, но уже успевшего в Грозном кровушки хлебнуть, в госпитале молодая симпатичная девочка-журналистка спросила: «Что такое война?» С трудом подавив

поднявшуюся в душе бурю, максимально спокойным тоном я ответил тогда: «Война, это когда заказанный утром на батальон ужин ест неполный взвод». Уж не знаю, чего от меня хотели услышать, но интервью это я по телевизору так и не увидел. Сейчас вокруг почти то же самое, даже страшнее, потому что на обычной, нормальной войне и друзья, и враги умирают насовсем. А тут… Тут то, что еще несколько минут назад было твоим боевым товарищем, запросто и с удовольствием перегрызет тебе глотку, стоит лишь чуть-чуть зазеваться.

– Что-то ты совсем загрустил, – качает головой Филипочкин, глядя на мою мрачную физиономию. – Пойди-ка лучше горячего похлебай, авось отпустит.

Дельная мысль, черт возьми. Перекусить плотно – и на боковую, а то в глаза будто толченого стекла насыпали – почти двое суток на ногах.

Интермедия вторая. Юра Пак

Так, это сюда, это – вот сюда… А эту фиговинку как на место поставить? Вот блин! Нет, товарищ Токарев, усложнили вы свой дыродел, ей-богу. Ну к чему столько сложностей? Неужто нельзя было как-то попроще? Как у того же Макарова? Хотя у Макарова, если быть честным, проблем только при неполной разборке не возникает. А вот если без серьезного опыта ударно-спусковой разбирать – все, кирдык, рискуешь с кучкой маленьких, непонятно как друг за друга цепляющихся деталек на руках остаться. Один только «калаш», надежный как лом и такой же простой в устройстве, не подвел. Юра шумно выдохнул и снова взялся за разобранный пистолет, только что извлеченный из тазика с бензином и аккуратно очищенный от остатков консервационной смазки. Знать бы, кто их перед тем, как под ламинат в тайник убрать, консервировал и чем. Убил бы гада собственноручно путем заталкивания этой самой, похожей на грязно-коричневое топленое сало, дряни во все доступные отверстия в организме. Это ж нужно было додуматься, такое отчебучить! Если коротко – застыла эта мерзость, застыла намертво, почти закаменела. Когда двое суток назад взмокший от напряжения и нервов Пак небольшой монтировкой поднял в спальне на «конспиративной квартире» изрядный кусок паркета и обнаружил, во что превратился упакованный в черную дерматиновую сумку арсенал… Словом, только присутствие заплаканной и еще больше, чем он сам, испуганной Светы удержало корейца от безобразной злой истерики. Пришлось изображать хорошую мину при очень плохой игре и делать вид, что так оно и было задумано с самого начала.

– Ну, Светик, вот видишь, как все у нас удачно складывается, – преувеличенно бодрым голосом заявил тогда он. – Оружие на месте, осталось только до моего дома в «Полянке» добраться, немножко его почистить, и – все, ни одна тварь нам не страшна!

– А пока не почистим, как же? – задала очень неудобный вопрос медсестра.

М-да, нужно как-то выкручиваться. Прав был Реваз, она – девушка, ей в подобной ситуации слабость проявить – простительно. А вот он – мужчина, причем за эту девушку несущий ответственность. Ему раскисать нельзя ни в коем случае. Попытавшись изобразить на лице уверенность, которой он на самом деле совсем не ощущал, Юра технично, словно тренировочный меч-боккен, крутанул в руке монтировку.

– А это на что? Чем я хуже этого?.. Как его? Моргана Фримена!

– Гордона, – внезапно улыбнулась Света. – Морган – это актер такой, пожилой и черный. А который с монтировкой – это Гордон. У меня братишка в эту игру играл – все уши прожужжал.

– Ну раз так, тебе виднее, – покладисто согласился Юра. – В любом случае, чем я хуже этого бородатого очкарика?

Света только плечами пожала. Мол, почем я знаю, ничем, наверное.

– И я о том же, – все тем же бодрым голосом подытожил Пак. – Вот только выбираться нам отсюда нужно все-таки поскорее. А то если эта стая из «травмы» выберется – тяжко мне придется. В «Полянке» лучше – она на отшибе, да и забор, опять же. И вокруг всего поселка, и вокруг дома. Так что давай времени терять не будем. Я, конечно, крутой, как вареное яйцо, но не стоит судьбу дро… испытывать.

Судьба, которую Юра так не желал… испытывать, наконец-то решила ненадолго повернуться в корейцу и его спутнице лицом. Со стороны горбольницы грохотало уже как при вполне серьезном боестолкновении, но из травмпункта пока никто не выбрался. У Юры даже мелькнула мысль подъехать, подпереть двери чем-нибудь да предостерегающую надпись на них нацарапать. Но – смалодушничал. Оружия нормального нет, а монтировка… Одно дело Свету успокаивать, совсем другое – на самом деле с этой гнутой железкой на мертвеца в атаку идти. Нет, пускай с этим менты разбираются! Вон у больницы они воюют? Значит, и сюда доберутся. Они же в курсе, куда пассажиров покусанных из того автобуса отправили? «Буханка» тоже капризничать не стала, завелась с полуоборота и бодро покатила по непривычно пустым улицам Ивантеевки в сторону «Полянки».

Первым, что Юра сделал после того, как закрыл за Светой входную дверь своего коттеджа – это бегом рванул сначала в гараж, где залил бензином первый попавшийся под руку тазик и буквально утопил в нем оба пистолета. С «окурком» было сложнее – не влез, даже со сложенным прикладом, пришлось импровизировать – вложил один в другой сразу шесть больших мусорных пакетов из толстого черного полиэтилена, в них уложил АКСУ и, щедрой рукой плеснув туда все того же бензина, оставил откисать. Потом так же бегом – в спальню. Там достал из оружейного шкафа и зарядил «Моссберг» и тут же набил оба свои патронташа, которые крест-накрест нацепил на себя. Получившийся гибрид Панчо Вильи и революционного матроса Железняка со стороны наверняка выглядел весьма комично, но Юре было плевать, как он выглядит. Главное – как себя при этом чувствует. Тяжелый помповый дробовик, в подствольный магазин которого он натолкал через один пулевые и картечные патроны, придал Паку уверенности. «Помпа» двенадцатого калибра – это вам не монтировка и не топор с пожарного щита. Это, блин, пятисотый «Моссберг Маринер» с магазином на восемь патронов! Есть желающие проверить, каков он в деле? Ну тогда – милости прошу! Как говорится: «Подходи – не бойся, уходи – не плачь».

Сейчас, когда забившая пистолеты и «ксюху» темно-коричневая масса, которую Юра про себя окрестил «серидолом», наконец размякла и почти вся вытекла, Пак принялся за чистку оружия. С «калашниковым» разобрался быстро, а вот на сборке ТТ что-то затупил… А, вот оно как! Точно! Помнят руки! Юра с довольным видом крутанул на пальце собранный наконец пистолет, передернул затвор, вхолостую щелкнул курком, направив ствол в угол, и только потом аккуратно, почти нежно дослал в рукоять снаряженный восемью яркими, словно новые медные монеты, патронами… Все же не прошли даром уроки

Лёхи Лохматого, одного из бойцов «бригады» Жмыха, отслужившего в армии, причем не где-нибудь, а в десантно-штурмовом батальоне ВДВ, и успевшего повоевать где-то на югах еще до начала заварухи в Чечне. Он, помнится, поначалу пытался какое-никакое обучение наладить, тактике «коллег» поучить и стрельбе. Но остальным «быкам» подобная муштра пришлась не по вкусу, и они начали всей толпой дружно капать на мозги Жмыхову. Тот, с одной стороны, пользу обучения понимал, но, с другой, прекрасно осознавал, что навести в «бригаде» армейские порядки не выйдет. В общем, получивший от начальства внушение Лохматый сначала занимался только с теми, кому это было интересно, как тому же Паку, а потом и вовсе махнул на все рукой и, сказав Юре на прощанье: «Бывай, кореец, с вами, конечно, весело и денежно, но, боюсь, очень недолго», уехал домой, куда-то под Екатеринбург. И, нужно сказать, как в воду глядел: меньше чем через год почти вся жмыховская братва чуть не в полном составе полегла на одной крупной «стреле» с азербайджанцами, которые, может, и не так круто выглядели, зато имели реальный опыт боев в Карабахе. Тогда Петю Жмыха, ну, и Юру заодно, спасло только то, что уже наступали новые времена, когда самых зарвавшихся и отмороженных без особых затей и сантиментов давили заматеревшие «гоблины» из СОБРа и ОМОНа, а конкурентов начали заказывать не киллерам, а налоговой и прокуратуре. Словом, смог Петя Жмых подняться на более высокий уровень, на котором принято было носить не китайский «Адидас» или турецкий малиновый «пинжак с карманамми», а настоящий итальянский «Армани». На котором статус определялся не количеством «быков» и «волын» в «бригаде», а наличием знакомств и связей. И стал понемногу превращаться в успешного бизнесмена Петра Жмыхова, которому, в отличие от бандитского «бригадира» Пети Жмыха, до оружия вообще никакого дела не было. Какое оружие, о чем вы? Это же незаконно! Правда, к совету Пака Петр Сергеевич все-таки прислушался, и в Ивантеевке появилось несколько явок с небольшими оружейными «закладками». Просто так, исключительно на всякий случай. Мало ли что? Ну вот, похоже, этот самый «всякий случай» и настал.

– Света, ну выключи ты эту муру, бога ради, – страдальчески скривился Юра, обернувшись к глядевшей выпуск новостей на НТВ девушке. – Неужто ты веришь, что эти хоть слово правды скажут?

Слушать те благоглупости, которые, стараясь сохранить на лицах спокойную невозмутимость, «несли в массы» телеведущие центральных каналов, было уже просто невозможно. Ну да, конечно, мы все даже не сомневаемся, что «ситуация находится под контролем…», «сотрудники силовых ведомств прилагают все усилия…», доблестные средства массовой информации «будут держать телезрителей в курсе событий», а эти самые телезрители – выполнять рекомендации из серии: «не выходить, по возможности, из домов и квартир и ждать помощи». Ага, как говорится: «С мягким знаком»! Достаточно было просто в глаза заглянуть хотя бы вот этой самой дикторше, чтобы сразу понять – она ни на грош не верит в то, что сама прямо сейчас говорит. Старается не показывать, лицо – будто у монаха буддистского, непроницаемое, и даже полуулыбка профессиональная на месте, застыла как приклеенная. Но вот глаза все портят – перепуганные, затравленные, бегающие глаза человека растерянного и не знающего, что ему делать дальше. Интересно, кого ж они обмануть-то пытаются? У нас ведь ни разу не спокойная сонная Европа, народ уже не первое десятилетие чуть ли не спинным мозгом научен неприятности чувствовать. Условный рефлекс и народная примета «в одном флаконе»: чем слаще песни поют с телеэкрана, чем больше политики рвут рубахи на груди и даже обещают лечь на рельсы, тем хуже на самом деле ситуация и тем меньше надежда на то, что те, кто наверху, смогут порядок навести. М-да, не повезло кое-кому в России с народом, не то что в культурных и просвещенных заграницах… Хотя, вот как раз в Европе и Америке пресса особо врать почему-то и не пытается. «Тарелка» у Юры хорошая – три сотни каналов, в том числе не только европейские и американские, но даже и ближневосточное что-то ловится, и китайско-японское. Так вот там, насколько смог разобрать подзабывший со школьных времен английский язык Пак, журналисты никаких сказок не рассказывают. Скорее – наоборот, лезут в самое пекло, и сюжеты их можно было принять скорее за какие-то голливудские новинки в жанре боевика или фильма ужасов. Особенно впечатлил репортаж из какого-то моноэтнического района Парижа, алжирского, кажется, или тунисского. Его обитатели – всевозможные «политические беженцы» и прочие гастарбайтеры, и в более спокойные времена не шибко-то желающие нормально жить и работать, едва почуяв ослабление власти, не преминули тут же устроить друг другу и проживающим по соседству французам развеселую резню в лучших традициях африканских этнических чисток. Картинка была – просто загляденье: огромные костры многочисленных пожаров, густой дым, в котором, словно черти или грешники в аду, мечутся фигуры в полицейской форме и пластиковых шлемах, с прозрачными щитами и резиновыми палками в руках. А отчаянный репортер на переднем плане что-то бойко тарахтит в микрофон. Потом где-то за спиной у оператора сразу несколько голосов взвыли дурниной, загалдели, завопили, звонко и часто захлопали пистолетные выстрелы и, словно подводя всему итог, басовито и солидно пророкотало что-то автоматическое. Как Юре показалось, судя по звуку, был это пулемет, причем – крупнокалиберный. Камера с размаху ткнулась объективом в асфальт, изображение пропало, сменившись мелькающими полосами помех. Телеведущая в студии что-то мумыркнула, видимо, извинившись за «маленькую техническую накладку», но выглядела при этом донельзя обескураженной и обеспокоенной. На другом канале, каком-то из многочисленных американских, съемочная группа вела свой репортаж с крыши здания в Лос-Анджелесе. Город Ангелов пылал, над шикарными виллами Беверли Хиллс стояло чадное зарево, на улицах творилось что-то совершенно не поддающееся описанию. Камера поочередно выхватывала крупные планы: снесшая опору рекламного щита разбитая полицейская машина с заляпанными изнутри кровью стеклами, продолжающая мигать «люстрой» на крыше, выдавленные и рассыпавшиеся по тротуару мелким стеклянным крошевом витрины дорогих бутиков, грязные, ободранные человеческие фигуры, вставшие на четвереньки над неподвижным мертвым телом и, судя по движению спин и голов, явно его обгрызающие. А потом – общий план: освещаемая только огнем пожаров улица, забитая бредущими куда-то неспешной, неустойчивой походкой мертвецами. Журналист при этом что-то говорил, много, взахлеб, но Пак, помнивший из школьного курса иностранного языка лишь какие-то отдельные подробности из жизни Лены Стоговой и ее многочисленного семейства[62] и намертво въевшуюся в мозг еще с четвертого класса фразу: «Южалли ай гет ап эт севен о клок»[63], смог разобрать очень немного. Точно понял только, что журналистов должны были снять с этой крыши вертолетом их телекомпании, но «вертушка» куда-то запропала, и теперь они будут вести прямой репортаж с этой крыши столько, сколько смогут, и просят зрителей не переключаться на другой канал. Отморозки, ей-богу, отморозки! Тут впору бежать куда глаза глядят, лишь бы подальше, а то и просто с крыши вниз головой сигать, а они – за судьбу своего репортажа переживают. Что у людей с мозгами?