Это моя земля. Дилогия

Громов Борис Николаевич

– Так ведь уже прокатывает, – неуверенно тянет Женька. – Вон сколько народу в палаточном городке сидит…

– Не, Жень, ты теплое с мягким не путай, – несогласно мотнул головой прапорщик. – То, что сейчас в лагере – это другое. Жизнь у сотен тысяч людей в один день сломалась. Все планы, все мечты, все надежды – псу под хвост, уж извини за грубость. Большинство пока в шоке. Они хоть головой и поняли, что случилось, но вот сердцем это пока не приняли. Вот и сидят, ждут, вдруг всё раз – и станет, как раньше. Очень скоро поймут, что не станет. Самые толковые и на нервы крепкие уже поняли, остальные –

вот-вот допетрят и тоже начнут мозговую мышцу качать на тему – кем быть и что делать. И, поверь мне, старому дядьке, большинство вполне устроятся. По-разному, не все хорошо, но устроятся. А вот кое-кто так и останется в лагере сидеть, потому что делать ничего не умеет и не хочет, потому что привык быть вечным нахлебником на чьей-то шее. И вот тогда, боюсь, ждет этих граждан неприятный сюрприз…

Грушин вдруг резко замолчал и как-то виновато поглядел на Женьку.

– Что-то не в ту сторону меня занесло, извини. Подкрепилась? Тогда давай продолжим. С одной стороны, даже хорошо, что у тебя опыта обращения с оружием нет, переучивать не придется. Вот смотри, эта загогулина справа на ствольной коробке – предохранитель. Самое нижнее положение – безопасно, стрелять не будет. На один щелчок вверх – одиночные выстрелы, после каждого снова придется на спуск жать. Самое верхнее – автоматический огонь, но поверь на слово старому человеку – оно тебе не нужно. Так что забудь про него прямо сейчас и даже не вспоминай. На вот, попробуй сама пощелкать.

Женька попробовала. Предохранитель, несмотря на маленький размер, оказался штукой норовистой. Сначала она оцарапала об эту проклятущую железку указательный палец, а потом умудрилась как-то зацепиться за нее ногтем большого. Больно-то как, мамочки! Чуть не сорвала.

Грушин сочувственно вздохнул и вытащил из кармана камуфляжа стальные щипчики-ногтегрызы.

– Держи, Эухения. И запомни: маникюр и оружие – понятия плохо совместимые.

Тут-то Женька и вспомнила аккуратно подстриженные ногти у той женщины в штабе, которая ее регистрировала. М-да, похоже, в армии все не просто так. Любому явлению в результате найдется вполне толковое объяснение, даже если изначально оно выглядит странным, а то и глупым.

Пока она орудовала щипчиками, дядя Коля объяснял ей несложную, на первый взгляд, науку прицеливания.

– Так, ну-ка, поведай мне, Эухения, – похоже, ее имя, перевранное на испанский манер, ему самому сильно понравилось, – как называется это колечко и вот этот шпенечек?

– Целик и мушка, – без запинки отрапортовала Женька, благо на память она никогда не жаловалась.

– Правильно. А вместе они – прицельное приспособление. Пользоваться им совсем не сложно. Гляди: вжимаешь приклад в плечо и смотришь на мушку сквозь отверстие в целике, причем так, чтоб вот эти два закрывающих слева и справа мушку «рога» как бы сливались с ободком целика. А верхний срез мушки в этот момент, должен быть точно посреди круглого отверстия в целике.

На слух звучало это все натуральной абракадаброй, но стоило Женьке, расправившейся наконец с остатками маникюра, вжать узкий приклад «Кедра» в плечо – сразу стало гораздо понятнее. Особенно когда дядя Коля повторил все с самого начала, да еще и пальцем показал, что и как. Вот только этот гадский предохранитель… Увидев,

как Женька второй раз стесала о непослушную железяку кожу на пальце, Грушин тяжко вздохнул и, буркнув: «Варварство, конечно, но фигли делать…», все тем же консервным ножом поддел предохранитель снизу и несколько раз его немного приподнял, как бы отгибая. А потом снова протянул пистолет-пулемет Женьке:

– Держи, Эухения. Теперь как?

Предохранитель стал ходить гораздо легче, о чем она и сообщила дяде Коле.

– И то хлеб. Ладно, давай теперь вот что…

– Николаич, ты тут? – раздался от ворот ангара мощный бас.

Обладатель голоса тоже впечатлял: высокий (наверное, не ниже спасшего ее омоновца), широкоплечий, явно очень сильный, но уже пузцом зарастать начавший мужичара. Да еще и физиономия простецкая: круглая, с румянцем во всю щеку и курносым носом. Таким нужно богатырей в детских сказках играть – здоровенный, могучий, горластый, но по всему видно – добрый как теленок.

– А где ж мне быть, Алексей? Тут я…

– Оба, а это что за чудное виденье? – уставился вошедший на Женьку. – Красавица, ты чьих будешь? И кто это тебе на режимном объекте находиться разрешил?

– Не твоего ума дело, – опередил кладовщик растерявшуюся и не знающую что ответить Женьку. – Раз сидит – значит, право такое имеет. Тебе-то какая печаль?

– Дык, это, дядь Коль, я ж тут вроде как первый заместитель комбрига. Да, и еще полковник… Ну, типа, начальство, и все такое. Даже для тебя…

– Для меня? – ехидно протянул Грушин. – Шшанок ты куцехвостый, а не начальство. Я ж тебя, стручка зеленого, горохового, еще салабоном помню. «Тащ прапорщик, отпустите до «чепка»[102], сигарет купить срочно нужно, а то дембеля прибьют», – жалобно взвыл он, явно кого-то пародируя.

Румянощекий полковник зарделся еще сильнее и стал похож лицом на свеклу.

– Так это когда было… – протянул он.

– Да когда б ни было, а было! – отрезал кладовщик. – Так что неча тут! Девушка у меня в гостях, и нечего к ней цепляться.

Женька с интересом наблюдала за этой шутливой перебранкой, которая явно доставляла немалое удовольствие обеим сторонам. Какие ж все-таки мужики иногда дети! Как начнут друг перед другом хвосты пушить… Павлины…

– Эй, Николаич, ты чего это, никак жениться собрался на старости лет? – хохотнул румяный полковник. – Не поздновато? Девушка, он старый, больной и храпит по ночам. Не поддавайтесь!

– Ой, чувствую, сейчас я по старой памяти как поставлю кой-кого в киба дачи[103], – хмыкнул дядя Коля. – Да как начну на чьих-то длинных, очень на макивару[104] похожих, ногах лоу-кики[105] отрабатывать…

– Дядь Коль, все понял и осознал! Виноват, дурак, исправлюсь! – в притворном ужасе взмолился здоровяк, а потом посерьезнел лицом. – Николай Николаич, ты уж прости, но я к тебе по делу. И, при всем уважении к девушке, разговор на двоих.

Женька, поняв, что ее очень вежливо и по-доброму, но выпроваживают, подскочила с табурета.

– Ой, правда, Николай Николаич, засиделась я у вас…

– Ну раз такое дело, – кладовщик тоже встал и пошел открывать дверь, – то беги. Но завтра снова забредай, коль интерес к продолжению есть. Если время будет, может, и еще чего нужного и интересного покажу.