Это моя земля. Дилогия
Шрифт:
Штаб мы, разумеется, на всякий случай проверим, но есть у меня подозрение, что самый старший по званию военнослужащий «Таблетки» – это тот самый младший сержант, что сидит сейчас на заднем сиденье нашего УАЗа и жадно рвет зубами ни в чем не повинные бутерброды с колбасой, что настругала в дорогу Солохе заботливая супруга, запивая их сладким крепким чаем из моего термоса. Оголодал мальчишка, да и замерз наверняка как пес: тут ведь низина, сыро, и по ночам даже летом не очень-то жарко. Короче, есть у меня подозрение, что контакт с местными уже налажен, и этот самый «местный» уже заранее согласен практически на все что угодно, лишь бы его отсюда забрали.
Так я и доложил Львову по рации, спросив попутно, что же мне делать с найденышем.
– Так, Грошев, хорош уже всех в Отряд тащить, – забубнил наушник голосом Бати. – Мы еще от автобуса твоего не оправились. Нет у нас больше мест. Так что вези к «вэвэрам».
Ладно, к «вэвэрам» так к «вэвэрам». Мне-то, собственно, не все равно? Тут недалеко, так что прокачусь, только вот штабной корпус проверим. Не люблю я у себя за спиной возможные сюрпризы оставлять. Караулку и казарму «срочников» пускай уж проверяет следующая группа, что вывоз боеприпасов, оружия и продуктов обеспечивать приедет. Ну а штаб вроде как мы чистить начали. Нужно до конца дело довести, а уж потом – ехать со спокойной совестью.
Штаб, как я и предполагал с самого начала, оказался пуст. Судя по всему, кому-то все же удалось убежать: окна нескольких кабинетов на втором этаже выводили на противоположную от дежурки сторону, а на блеклой прошлогодней траве и слегка подсохшей уже грязи были отчетливо видны цепочки уходящих в сторону лесополосы следов. Ну, хоть этим повезло. На выходе – еще одно испытание: глядящий жалобными собачьими глазами Солоха. По роже вижу, этому страсть как охота в оружейную комнату здешней дежурки заглянуть.
– И как, Андрюха? Или у тебя в «мародерке» кроме «лючника» еще и «Ключ»[107] завалялся?
Андрей сокрушенно разводит руками, а потом выступает с рационализаторским предложением.
– Борь, а может, какой-нибудь трос найдем, за бампер зацепим, решетку на окне обмотаем и выдерем?
– Некогда нам тросы искать, да и некуда барахло будет складывать, и так с перегрузом пойдем. Или ты предлагаешь пацана этого тут бросить?
Солоха отрицательно мотает головой, но лицо у него при этом – «Враги сожгли родную хату…». Все-таки удушаемый жабой хохол – это зрелище: никакого цирка не нужно. В одном я могу быть уверен на все сто процентов: в самое ближайшее время Андрюха раздобудет несколько комплектов «Ключа». Купит, выменяет, украдет, но достанет!
У вэвэшников на базе какая-то непонятная, но очень нехорошо выглядящая со стороны буча. На плацу перед казармой, сразу за КПП – толпа солдат, сотни полторы, наверное. Как я понимаю, весь личный состав, что не дезертировал. На невысоком крылечке, словно на трибуне – несколько офицеров. Откровенной агрессии пока не видно, так что бунт на каком-нибудь «Очакове» или «Потемкине» явно не напоминает. Но физиономии у всех мрачные и решительные. Солдатики что-то выкрикивают, офицеры пытаются отвечать, но ни тех, ни других в общем гвалте почти не слышно. В смысле, голоса-то слышны, а вот что именно говорят – не разобрать. Выбравшись из УАЗа, несколько минут просто стою молча и слушаю, пытаясь понять, что же тут все-таки происходит. Ну, в принципе, вполне ожидаемая после всего случившегося утром ситуация. Если верить историкам, то февральская революция в семнадцатом с такой же ерунды началась: солдаты запасных полков очень на фронт, под пули, не хотели, вот и начали орать на улицах про «штык в землю» и «айда по домам». Тут почти то же самое. Сегодняшние потери здорово взбудоражили солдат. Кто-то из них, видать, услышал мою гневную тираду в «Воздвиженском», что-то добавили от себя… В общем, сейчас тут что-то вроде бунта, только без пальбы. Общий настрой: «Всё, на фиг, мы на эти блудняки не подписывались; кому нужно, тот пускай сам себе жратву ищет, а нам и так нормально». И самое обидное, что во всем происходящем и моя вина имеется: меньше нужно было у них на виду в супермаркете языком лязгать. Так, нужно попробовать исправить ситуацию, пока не поздно. Сам заварил – самому и расхлебывать. Эх, была не была!
Протолкавшись к крыльцу, на котором молча стоят офицеры части, поднимаюсь и разворачиваюсь лицом к солдатам. Вывозившие сегодня утром продукты с Привокзальной площади в Посаде меня явно узнали.
– Вот он… Это он… – просквозил шепоток по толпе.
Я обвел взглядом слегка притихшую камуфлированную толпу.
– Все правильно, пацаны! На кой ляд вам это вообще сдалось? Каждый сам за себя! Закон джунглей, ёпта! Спасать кого-то, кормить, защищать… Да на кой пень оно вам нужно? И плевать, что там, – я махнул рукой куда-то в сторону Посада и Москвы, – беззащитные и безоружные штатские дохнут. Главное – что у нас тут тепло, хорошо и спокойно, да?!
Бойчишки смотрят на меня с явным недоумением. Вот чего-чего, а подобных заходов они точно не ожидали.
– Все верно! Плевать на всех, главное – самим выжить. Какая к черту присяга, какой к бениной маме долг перед Родиной? Вы ж, мля, молодые и свободные «йаркие»
Неужели получилось? Вот блин, с таманцами не вышло, а тут – получилось! Или я с «таманью» просто недостаточно постарался? В любом случае этих я, похоже, если и не убедил до конца, то как минимум заставил крепко задуматься. Обведя еще раз замерших в гробовом молчании солдат, я махнул рукой и начал было спускаться с крыльца вниз, собираясь вернуться к машине, но меня аккуратно придержал за плечо стоявший рядом молодой майор.
– Скажи, прапорщик, а ты сам-то веришь во все то, что сказал? Какая страна, о чем ты? Оглянись вокруг! От правительства со второго дня всего этого ни слуху ни духу. Бросили нас…
Я останавливаюсь и, пристально глядя ему в глаза, отвечаю:
– Верю. Какая страна? Наша, мать твою! И при чем тут правительство? Государство и Родина – это не всегда одно и то же. Кто тебя бросил? Президент? Министр внутренних дел? А что они для тебя сделать сейчас смогут такого, что ты сам для себя и без их помощи не сделаешь? Просто ты, товарищ майор, повторюсь, уж определись для самого себя, кто ты. И если решишь, что ты все еще майор, часть армии, то уясни, что для тех гражданских, которых ты сейчас защищаешь, ты и есть государство. Не Президент, неизвестно где потерявшийся, и не куча депутатов-дармоедов, а ты, майор!
И уже направляясь между расступающимися передо мной солдатами к УАЗу, я слышу за спиной его тихий и растерянный голос:
– Майор, майор… Да кому сейчас эти звезды и просветы вообще интересны? Все мы сейчас рядовые… Рядовые апокалипсиса…
Это моя земля!
Город умер. И это было по-настоящему жутко. Ужас вызывали вовсе не отвратительный запах гари и тлена, висящие над его улицами, не замершие на обочинах пыльные автомобили, хозяева которых уже никогда не сядут за руль, не пустые и темные, будто ослепшие, провалы окон и витрин, не мелкий мусор, что гонял по грязным, совсем недавно очистившимся от снега и льда и уже подсохшим шоссе и проспектам прохладный весенний ветерок. Если бы дело было только в этом, то окружающий пейзаж можно было назвать… ну, возможно, неприятным, даже страшноватым. Но действительно жутким его делало нечто другое. Жизнь покинула эти улицы, но уступила свое место вовсе не тишине и запустению. Во владение всем вокруг вступила Смерть. Смерть невозможная, противоестественная, неправильная и от того еще более кошмарная. Это именно она неторопливо шаркала по асфальту дорог и плитке тротуаров тысячами, десятками тысяч пар покрытых струпьями, подсохшим гноем и давно свернувшейся, черной кровью, ног. Именно она взирала на яркое весеннее небо десятками тысяч мутных, будто грязно-белыми бельмами затянутых глаз. Она глодала покрытыми вязкой слизью желтыми клыками кости и рвала ими протухшее мясо трупов. Она вела безжалостную охоту за немногими оставшимися в городе живыми.