Это! Моя! Земля!
Шрифт:
— Красиво жить не запретишь, — хмыкает Лиско.
Согласен. В Пересвете горячая вода тоже имеется. Но в Отряде чтоб ополоснуться не меньше полутора часов в очереди к душевой простоять придется. Нет, пора все же что-то с этой дикой скученностью решать, иначе конфликты неизбежны. А люди на взводе, и у многих оружие. Нехорошо может получиться.
— Что да, то да. Хоть в этом нам повезло, — соглашается с Лисом отец и снова утыкается в схему. — Слушай, Александр, а что если нам вторую пулеметную точку не тут, а здесь поставить? Гляди, вот здесь тогда можно шикарную отсечную позицию оборудовать, да и сектора, обстрела
Сашка заинтересованно смотрит за перемещениями батиного указательного пальца по толстому ватману схемы, задумчиво почёсывая кончик своего монументального, длинного и слегка заостренного, носа, за который (а вовсе не за схожесть с фамилией) он и заработал «творческий псевдоним» от отрядных острословов. Понятно. Нет, тут я точно не нужен. Вот прямо сейчас молча уйду — хорошо, если через пару-тройку минут заметят. И то, небось, только после того, как пару раз в пустоту какой-нибудь вопрос зададут и ответа не получат.
— Так что, я пошёл?
В ответ мне в два голоса только пробурчали что-то маловразумительное и рукой махнули. Вали, мол, не держим. Вот и ладно, вот и хорошо. Снова свистом привлекаю к себе внимание парней и даю отмашку в сторону УАЗа.
Дома хорошо. Если очень постараться, то можно даже на пару мгновений представить, что все происходящее вокруг — всего лишь плод моей фантазии и ничего страшного на самом деле не происходит. Жаль, что только на пару мгновений, на дольше уже не получится.
Разместились с трудом. Кухня наша размерами не поражает: когда я один в центре на табурет сажусь — и до любой стены не вставая рукой дотягиваюсь. А тут нас за столом — четверо, и мама у плиты хлопочет. Хорошо хоть холодильник — в прихожей, а то б вообще были как шпроты в банке. Но — в тесноте да не в обиде.
Мама у меня вообще хозяйка радушная и хлебосольная, а к моим сослуживцам, что армейским, что из Отряда, у нее отношение такое… В общем, очень хорошо она к ним относится, настолько, что парням порой, вот, прямо как сейчас, даже как-то неудобно. Сидят за столом, и понять не могут, чего это вокруг них такая суета. Но, смущение смущением, а желудок после почти целого дня на свежем воздухе, но, практически, без маковой росинки во рту, к лишним рефлексиям не склонен. Ложки слитно тренькают о тарелки, шустро черпая тёмно-бордовый борщ, руки тянутся то за хлебом, то за очищенными зубчиками чеснока, то за ломтиками белоснежного, с темно-красными прожилками мяса, соленого сала.
— Нет, Тамара Борисовна, — выдыхает Солоха. — Как писалось в одной хорошей книжке: «Такую капусту грешно жрать помимо водки». Может, повлияете на сына? А то он нас совсем затиранил.
Ах ты ж хитрая хохляцкая рожа! Это он мне, видать, за шутку про коронки мстит. И ведь самое обидное, что у меня даже не спрашивал ничего. Сразу с козырей зашел, подлец!
Мама укоризненно смотрит на меня, мол, Боря, ну как ты можешь портить уставшим друзьям ужин? Объяснять ей мне совершенно ничего не хочется. Остается только глубоко вздохнуть и обреченно махнуть рукой.
— Добро. Но по сто пятьдесят капель, чисто для аппетита.
— А зачем больше-то? — просиял лицом этот негодяй. — Парни, поддерживаете?
Ха, еще б они не поддержали! Да под такой борщец с сальцом да чесночком даже я, вот уже почти шесть лет ничего крепче пива не употребляющий («сто грамм наркомовских»
Тихо чпокает дверца белого «Стинола» и на свет божий из морозилки появляется бутылка «Ржаной». Початая, но совсем чуть-чуть. Видно, старый недавно прикладывался, стресс снимал.
— Что, Борь, батяню твоего раскулачиваем? — шепчет мне на ухо Солоха.
— Вот только не делай вид, что тебе стыдно, экспроприатор, — так же шёпотом отвечаю ему я.
Мама выставляет на стол четыре гранёных лафитничка, грамм по сто. Я разливаю по ним ледяную, и от того тягучую, будто слегка разведенный водой сироп, водку.
— Ну, не пьянства окаянного ради, а здоровья для! — приподнимает свою посудину Солоха.
Согласно покивав, народ тихонько звенит стеклом и опрокидывает содержимое стопок в рот.
— Хорошо пошла, — занюхав бутербродом с салом, выдохнул Тимур. — Повторять будем?
Я выжидающе смотрю на Андрея. Он эту «безобразную пьянку» спровоцировал — ему и карты в руки.
— Думаю, еще раз по полстолька — и хватит, — решительно рубит ладонью воздух Солоха. — Мы ведь не выпивать тут собрались. Хряпнули для улучшения пищеварения и — будя.
Резонно. Снова разливаю водку, но на этот раз за стопки никто сразу не берется. Это на пьянке — между первой и второй пуля не должна успеть пролететь. У нас случай иной. Вот слопаю еще пару-тройку ложек борща, хрустну обмакнутой в солонку чесночинкой, ломтик сала на кусочке черного хлеба в рот закину… Вот после можно будет и еще одну принять.
Когда тарелки пустеют, мама собирает посуду в мойку и решительно выпроваживает с кухни пытающихся навязаться в добровольные помощники парней.
— Идите уже в зал. И мыться по очереди. А это — женская работа, у вас своя — мужская.
На попытку Бурова заикнуться, что прямо сейчас никакой мужской работы он вокруг не наблюдает, мама непреклонно отрезала:
— Сейчас, может, и нет. А вот три часа назад — очень даже была. Весь поселок слышал…
М-да, не поспоришь. Это из далёкого далека чеченских командировок можно было сначала письма писать, а потом по мобильному врать безбожно. И про чудесную погоду, и про спелые фрукты, и про совершеннейший покой и тишину вокруг — проверить-то все равно никто не сможет. Тут же врать глупо и бессмысленно — она, если захочет, до расстрелянной нами бандитской колонны минут за пятнадцать неспешным шагом дойдёт. Остаётся только капитулировать и топать в зал. На пальцах кинули жребий, и Буров первым потопал в ванную. Солоха тишком юркнул на лестничную площадку и буквально через пару минут вернулся, таща подмышкой запечатанный картонный ящик. Когда он не очень аккуратно ставит его на пол, внутри явственно и громко бренькает жесть.