Это называется зарей

Роблес Эмманюэль

Не сон ли это? Рядом с ним, взяв его под руку, шла Анджела. Она радостно улыбалась, очаровательная шляпа из белого фетра обрамляла ее тонкое лицо.

— Поцелуй меня еще! — с воодушевлением сказала она.

Он обнял ее, а толпа тем временем текла мимо них. Шум голосов гулко отдавался под сводами дока. Отец Анджелы занимался багажом.

— Ты красива, как никогда, — сказал Валерио.

— Правда? — обрадованно ответила она, закусив губу. На ней было шерстяное платье, забранное в талии блестящим красным поясом, застегнутое на большие плоские пуговицы того же цвета.

— Я боялась, что разонравилась

тебе, — сказала она и сжала ему руку.

— Ты с ума сошла.

— Твои письма пугали меня.

— Мои письма?

— О, с этим покончено. Не будем больше говорить об этом. Ты рядом. И я тебя люблю.

Поравнявшись с ними, какой-то старик лукаво подмигнул им.

— Дорогая, время без тебя тянулось так долго. У меня душа ни к чему не лежала.

Он нежно поцеловал ее в щеку, обнял рукой за плечи, и эти жесты, казалось, избавили его в какой-то мере от чувства вины, сдерживавшего его и заставлявшего слова застревать в горле. Латанса еще не вернулся. Но Валерио видел его высокую фигуру и лысый череп возле багажного отделения.

— Мне следовало бы помочь твоему отцу.

— Да нет же. Оставь его… А знаешь, я научилась ездить верхом на лошади! В последние дни доктор разрешил мне совершать прогулки. Я купила великолепный костюм, но не взяла его с собой. Мы приглашены на Пасху. Надеюсь, ты сможешь, наконец, вырваться на свободу и нам удастся сбежать, а?

— Там видно будет, — сказал Валерио. — У меня много работы.

От столь внезапной обиды маленькое личико Анджелы сразу вытянулось. Однако улыбка тут же появилась на нем снова.

— Знаешь, моя тетушка живет в прекрасном краю! Я провела там чудесное время. Но твое отсутствие, дорогой, отравляло самые прекрасные часы. По утрам мы вместе с моим дядей ходили на озеро. Я думала о тебе, заброшенном и таком одиноком на этом кошмарном острове! Мне страшно хотелось, чтобы ты приехал ко мне!

Она продолжала щебетать, пока не подоспел Латанса в сопровождении носильщика с чемоданами.

— А не пора ли нам пообедать!

Это был шестидесятилетний мужчина с тяжелым и суровым лицом. На нем был удобный костюм из темно-серой шерсти в тонкую полоску. Его глаза, немного навыкате, излучали энергию и упорство. Выражение их смягчалось лишь тогда, когда они останавливались на Анджеле.

— Дорогой Луиджи, вы выглядите усталым. Вид у вас неважный.

— Ты думаешь? — встревожилась Анджела.

— Еще бы. Переутомление, мой дорогой. Небольшой отдых пошел бы вам на пользу… Впрочем, поговорим об этом после.

«Ну вот, — подумал Валерио. — Опять этот его повелительный тон». Он не испытывал любви к своему тестю. Носильщик уложил чемоданы в багажник машины. Анджела села рядом с доктором, Латанса — на заднее сиденье. Было около двух часов, когда они вошли в маленький ресторанчик на пьяцца [27] Кармина. Валерио заранее заказал там столик. Их встретили музыкой Моцарта, лившейся из немецкого радиоприемника, народу в зале было мало, всего две или три пары, разговаривавшие шепотом. В эту минуту Валерио уже испытывал не угрызения совести, а, скорее, что-то вроде облегчения. Он выбрался из порта и вышел в открытое море. «Бедная, бедная девочка!» — подумал он, заметив хрупкий затылок Анджелы, ее маленькое, нежное ушко.

27

Площадь (итал.).

Сидевшая

напротив Анджела влюбленно смотрела на него. Вытянув губы, она изобразила поцелуй. Силясь улыбнуться, он погладил ее руку. Куда подевались упоительные часы, проведенные ими на улочках Помпей? Да и были ли они? Действительно были? Все это, казалось, принадлежало какой-то другой жизни, в висках у него застучало, голова закружилась. Слова и жесты утратили всякий смысл.

Музыка смолкла. Заказав вина, Латанса обратился к Валерио, повернув к нему свое тяжелое лицо, как поворачивают лампу или прожектор. Валерио опустил глаза, уставившись в тарелку.

— Итак, мой дорогой друг, — заговорил Латанса, словно продолжая начатую ранее беседу, — я отплываю завтра в девять часов утра на «Портичи». Сразу по прибытии в Неаполь я займусь квартирой на виа Кьяйа. Стоит ли говорить о том удовлетворении, которое я испытал, узнав, что вы, наконец, согласились обосноваться рядом с нами. Квартира эта освободится немедленно. Так что вы уже сейчас можете завершать здесь свои дела. Я внесу плату на наем помещения, это 800 000 лир. Вам понадобится около 500 000 лир на ремонт. Дайте мне договорить. Я все понимаю… Но я предоставляю эти суммы с тем, чтобы вы могли вернуть их, когда сможете, торопиться незачем. Но не забывайте, клиентура у вас будет совсем иная, не то что здешние оборванцы, — это одна из самых богатых клиентур Неаполя, и я не сомневаюсь, что очень скоро сумею ввести вас в нужный круг.

— Здесь Луиджи не берет платы за три четверти своих консультаций, — со снисходительной улыбкой проговорила Анджела.

— Это бедные люди, — хмуро сказал Валерио. — Не оборванцы, а бедные люди.

— Но вам же надо жить, черт побери! — возразил Латанса жизнерадостным тоном.

— У меня не хватает духа брать плату с некоторых семей, для которых цена одной консультации составляет три дня пропитания.

— Похвально, — сказал Латанса. — Я с вами согласен. Но на виа Кьяйа у вас не будет оснований для такого рода угрызений совести — угрызений, которые, безусловно, делают вам честь, мой дорогой друг. Вот увидите. Только скажите мне, сколько времени вам понадобится, чтобы освободиться от своих обязанностей на этом кошмарном острове.

— О, месяца вполне хватит, правда, дорогой? — поспешно сказала Анджела.

— Безусловно, — хмуро ответил Валерио.

— Месяц? Превосходно.

— Мне надо ввести в курс дела моего сменщика.

— Надеюсь, вы это быстро уладите. А переезд дело несложное. К тому же в Неаполе я все приготовлю к вашему прибытию. Вот увидите. Все будет хорошо. И вы не пожалеете об этой глухомани. Анджела будет чувствовать себя гораздо лучше, станет счастливее, а вы за короткое время сможете заработать целое состояние. Да, да, я в этом уверен…

В сознании Валерио странным образом всплыло воспоминание об одной ночи в Триполитании. Бомбы, сброшенные британскими самолетами, упали недалеко от госпиталя. Взрывной волной перевернуло палатки с больными и ранеными. Палатка хирургического отделения рухнула в тот самый момент, когда там оперировали солдата, у которого при выходе из лагеря оторвало миной левую ногу. Всюду слышались крики и стоны, а тем временем взрывы раздавались все ближе и ближе. В чем был смысл этой боли и вообще всего этого ужаса? Быть может, именно эти крики и отделяли его от тестя! Между ним и тестем всегда будут стоять эти крики. Валерио захотелось рассказать ему о той безумной ночи, он заколебался, потом и вовсе отказался от этой мысли.