Это по-настоящему
Шрифт:
– Ну же, спроси меня, что делал Ники Новак.
– Ладно, как скажешь. Что делал Ники Новак?
– Играл в боулинг. – Мой менеджер складывает руки на груди. – Его застали в боулинг-клубе вместе с девушкой – какой-то девчонкой, с которой они вместе еще со средней школы.
– Ну, рад за него. – Я снова закатываю глаза. – Ты хочешь, чтобы я тоже пошел в боулинг, что ли? Думаешь, это поможет убедить Кинга со мной работать, если он увидит, как я катаю какие-то шары? – В моем голосе сквозит сарказм.
– Я сказал тебе, что нужно, – рычит Джим. – Чтобы Кинг спродюсировал твой альбом, нужно убедить
– А можно ему все это просто сказать?
– Ему нужна демонстрация.
Я снова поворачиваюсь лицом к океану и некоторое время стою, глядя, как волны разбиваются о берег. Мне вдруг начинает казаться, что альбом, над которым я работаю последние два года, – вернее, пытаюсь работать, но ничего не получается, – действительно выйдет. Такой продюсер, как Кинг сможет помочь мне преодолеть кризис и начать писать ту музыку, какую я всегда хотел писать.
И все, что мне нужно ради этого сделать, – начать встречаться с обычной девушкой? Наверное, это не слишком сложно. Каждый музыкант в определенный момент должен чем-то жертвовать ради искусства.
Ведь так?
ОНА
– Нет.
– Но я же еще даже ничего не сказала! – возмущается моя сестра.
– А все и так понятно. У тебя то самое выражение лица. – Я достаю бекон из микроволновки и кладу по четыре кусочка на каждую тарелку.
– Какое выражение лица? – Пейсли берет ложку, которой я размешивала яйца, и пытается в нее посмотреться, как в зеркальце.
– Такое, которое означает: мне определенно не понравится то, что ты собираешься сказать, – я на какое-то время замолкаю, продолжая накладывать близнецам завтрак, – или что мне еще рано такое слышать.
– Ха! Все знают, что ты разумнее большинства взрослых. На самом деле, я бы хотела, чтобы ты была более эмоциональной. Это упростило бы задачу.
Я кричу:
– Завтрак готов!
Услышав стук каблуков на лестнице, Пейсли вздыхает. Наши младшие братья чудовищно громкие, очень много едят и обходятся нам все дороже и дороже. Все, что я могу сказать по этому поводу, – слава богу, что у Пейсли теперь новая работа. Мы и так еле сводим концы с концами, хотя сестра буквально сотворила чудо, если иметь в виду ту крошечную сумму, которая осталась после смерти родителей. Я вношу свою долю в семейный бюджет, работая официанткой в «Шаркиз», но мы почти все тратим на жизнь. Спенсер и Шейн говорят, чтобы мы не волновались по поводу оплаты их обучения, потому что они рассчитывают полностью покрыть расходы спортивной стипендией. Но если ее еще не начали выдавать за уничтожение еды на скорость, я бы не стала слишком сильно на это рассчитывать.
Я отпиваю немного кофе, в котором столько молока, что логичнее считать это чашкой молока с небольшим добавлением кофе, и смотрю, как мои двенадцатилетние братья жадно поедают первую из шести порций пищи в день. Они ворчат по поводу того, что рождественские каникулы такие короткие, и я радуюсь, что, в отличие от них, мне больше не нужно ходить на уроки.
– Вонн, – напоминает Пейсли, – мне все-таки нужно с тобой поговорить.
– Я уже сказала тебе: нет.
– Я серьезно.
– Ну ладно, говори.
– Пойдем во двор. – Она кивает в сторону задней двери.
– Мы не подслушиваем, – говорит Спенсер, а Шейн кивает. Это их фирменная штучка. Если Спенсер что-нибудь говорит, Шейн всегда его поддерживает, даже если на самом деле не согласен.
– Ну? Пойдем. – Пейсли снова кивает на дверь, и мне становится ее жалко.
– Ладно, веди.
Дверь захлопывается за нами. Я делаю еще один глоток быстро остывающего напитка, а Пейсли молчит, явно пытаясь подобрать слова. Это заставляет волноваться – обычно она за словом в карман не лезет.
– В общем, давай ты сначала меня выслушаешь и не будешь ничего говорить, пока я не закончу.
– Ты что, сегодня с утра перепила энергетиков?
Мы обе знаем, что Пейсли в некотором роде кофеиновая наркоманка.
– Ну Вонн!
– Ладно, ладно, – я изображаю, что застегиваю рот на молнию, – больше ни слова.
Она закатывает глаза:
– Вообще-то положено так делать после последнего слова, а не перед.
– Какая разница. Давай говори. Обещаю не перебивать.
– Ну, ты уже знаешь, что мне наконец дали отдельное рабочее место и я больше не сижу с той, другой ассистенткой.
Я киваю. Пейсли работает в музыкальном агентстве «Даймонд Талент Менеджмент», и официально ее должность называется «ассистент по информационному покрытию бренда». По факту же она просто девочка на побегушках – приносит кофе, делает миллиарды копий документов и тратит кучу времени на планирование совещаний. Честное слово, в этой конторе совещаний больше, чем в ООН!
– Так вот. У меня там есть пробковая доска, на которую мне разрешили вешать фотографии, и я вчера принесла туда парочку. Ну ту, с мамой и папой, нашу любимую, где они целуются на мостике, и другую, где близнецы в бейсбольном лагере. А, и еще тот снимок у костра на пляже – помнишь, я тебя сфотографировала в твой день рождения?
Я еле сдерживаюсь, чтобы не показать ей жестом, что пора бы уже переходить к делу, – у нее всегда очень длинная предыстория.
– Ну так вот! И тут в мой отсек вошел Джим Толсон…
– А кто это? – спрашиваю я, забыв об обещании не перебивать.
– Брат моего начальника, менеджер крупнейших мировых музыкантов. – Пейсли настолько возбуждена, что даже раскраснелась. – Так вот, он просто проходил мимо, увидел твою фотографию, зашел и спросил, нельзя ли ее на минуточку позаимствовать.
– Хм, что-то мне не нравится развитие этой истории.
Она сердито смотрит на меня:
– Я не закончила. Ты обещала не перебивать.
Я вздыхаю:
– Извини.
– Ну, я говорю: да, конечно, только не забудьте вернуть обратно, это моя любимая фотография младшей сестры. Он берет этот снимок и идет с ним в кабинет моего босса. И там сидят все его ассистенты, и все они смотрят на фото и что-то обсуждают…
Вот теперь мне действительно не нравится, куда все идет.
– Там вообще всю неделю что-то происходило, – добавляет Пейсли. – Я понятия не имела, что, никто мне не рассказывал, но мистер Толсон все время ходил по офису туда-сюда, они с моим боссом что-то обсуждали и постоянно заседали в переговорке…