Этюды Черни
Шрифт:
Саша не возражала тоже, но по другой причине: она считала, что Ритка неправильно оценивает свою внешность и умственные способности – сто замужеств в течение жизни вряд ли ее ожидают. Так оно впоследствии и оказалось: Рита первый раз вышла замуж в тридцать шесть лет, через два года развелась, после развода оказалась на улице, потому что из своей квартиры муж ее выгнал, а родительскую она продала, чтобы у него был начальный капитал для собственного дела. Она стала пить и еще через два года умерла – зря ей казалось, что жизнь длинная…
Но все это еще даже не маячило впереди,
Свадьбу играли в том самом доме, по соседству с которым она колотила соляную курицу о камни. Была весна, солнце сияло над головой, Альпы сияли невдалеке, гости сидели за длинными столами во дворе, некоторые женщины пришли в старинных крестьянских льняных платьях с вышивкой, хотя происходили из самых что ни на есть аристократов, как и жених…
После каждых трех блюд официанты разносили узенькие рюмочки, в которых поверх льда был налит кальвадос, на один глоток, и лежал крошечный шарик яблочного сорбета. Таким образом обозначался краткий перерыв в еде – это называлось «нормандская дыра».
– Почему нормандская? – спросила Саша у своего жениха.
– Это французская традиция, делать такие перерывы. Моя мама из Франции, – ответил он. И добавил: – Она тоже вышла замуж в чужую страну.
И улыбнулся такой чудесной улыбкой, что Саша улыбнулась в ответ и поцеловала его.
После свадьбы молодые перебрались из тихого венского предместья, где Франц жил у родителей, а Саша – у знакомых, в центр города, сняли большую студию возле Нашмаркта – Саше нравилось, что это именно студия, состоящая из единственной, зато огромной комнаты, а не скучная квартира, – и зажили так, как можно было только мечтать.
Франц учился классической филологии в Венском университете. Ему было тридцать лет, и это было второе его образование, у него уже имелась степень магистра философии. Но философия – одно, а филология – другое. Еще он посещал лекции по искусствоведению.
Все это как-то очень подходило к жизни в Вене. Здесь хотелось учиться, хотелось заниматься искусством, здесь это было естественно. И счастье, что покойная бабушка оставила Францу в наследство капитал, на проценты от которого можно было все это себе позволить.
И вот они оба учились искусству, этому была подчинена вся их жизнь, так прекрасно устроенная в любимой квартире-студии, и обоим это нравилось.
Готовить Саша не умела. Но зря Нора и мама, пытаясь ее этому обучить, пугали когда-то, что кулинарная лень может разрушить ее будущую семейную жизнь. Францу нравилось все, что выходило из-под Сашиных рук, а она быстро поняла, что готовить в Вене – совсем другое дело, чем в Москве.
Не было никакой необходимости часами извлекать биомассу из облепленных грязью полугнилых овощей и из костей под названием «суповой набор» или если неохота с этим возиться, то тратить на еду неприлично большие деньги, как в Москве. Продукты в венских магазинах были дешевы, готовить из них было проще простого, а еще проще было сбегать утром на рынок Нашмаркт и купить к столу все самое свежее, только что
Все это Саша и делала с немалым удовольствием. А Франц еще спрашивал обеспокоенно, не должен ли он помогать ей с приготовлением еды и с ведением домашнего хозяйства.
Саша не знала, считать его беспокойство заботой или зашкаливающей наивностью. Что он называет ведением хозяйства, если раз в неделю приходит им же нанятая помощница, убирает, стирает, гладит, относит вещи в химчистку и белье в прачечную, – было Саше непонятно. Но, может, это ей непонятно, а ему с его мимозными представлениями о быте кажется, будто его божественная жена страшно затруднена тем, что ставит на стол тарелки к завтраку, или складывает в специальную корзину вещи, предназначенные для химчистки, или украшает рождественскую елку.
Свое первое семейное Рождество они встречали не так, как принято в Европе, не с родителями и не вдвоем, а в шумной компании друзей. Затеяла такую встречу, разумеется, Саша, Францу и в голову бы не пришло подобное, но он принес вековую традицию в жертву своей любви, притом сделал это с той ласковой улыбкой, которую Саша так любила.
Ей нравилась богемная жизнь. Богемная жизнь Вены, утонченная в своем бурном течении, нравилась ей особенно. И почему она должна жертвовать удовольствиями этой жизни? Она работает с утра до ночи – берет уроки у лучших учителей, помогающих достичь певческого совершенства, и ее уже заметили, она дает уже концерты, и партия в «Тоске» уже становится близкой реальностью… Ради всего этого и так приходится во многом себе отказывать, так неужели и в Рождество не повеселиться с друзьями, а сидеть вместо этого с престарелыми родственниками, поедая какую-нибудь скучнейшую индейку, или что здесь принято поедать в праздник?
Компания подобралась разношерстная, вернее, разнонациональная. Русских не было, и Саша с удивлением поняла, что это ее печалит. Она жила в Вене больше года, совсем не скучала о соотечественниках, и с чего вдруг печаль по поводу их отсутствия? Непонятно.
Впрочем, эта мимолетная печаль улетучилась сразу же, как только пламенный испанец Хуан затеял танцевать фламенко. Он в пять минут обучил Сашу приемам этого огненного танца, и все признали, что они отличная пара – глаз не отведешь, и сам воспламеняешься, глядя на них.
Танцевали, пели, Хуан играл на гитаре – он был виртуозом, Саша не понимала даже, чему он собирается научиться в Вене, – зажигали бенгальские огни, снова танцевали, облитые веселым холодным огнем, пили чудесное белое домашнее вино, купленное Францем в Гринциге, знаменитом районе виноделов, где оно продавалось в розлив, потом уселись кружком на полу и снова пели, взявшись за руки, Франц с особенным удовольствием, потому что знал множество австрийских народных песен, и это было удивительно при его внешности утонченного венского интеллектуала, а может, и неудивительно – здесь это было как-то очень правильно и понятно…