Ева и головы
Шрифт:
Наверное, великан вспомнил, что и сам он, вопреки правилам, в последнее время не раз открывал рот для праздной болтовни. С тех пор как появилась Ева, в скорлупе яйца, за которой он прятался, появилась трещина. Собрав над глазами складки, Эдгар проронил:
— Там был поднос с завтраком, у дверей. Не видел, кто его принёс.
— Я не голодная.
На самом деле в желудке Евы покоилась кое-какая снедь, которую не составило труда заиметь на рынке. Взрослые всегда смотрят поверх твоей головы, и в высшей степени удивительно, что Эдгар, такой большой, смотрит только вниз, тем
— Это очень странно, — продолжила, после недолгого раздумья, Ева. — Там, где я жила, все только и делали, что жили впроголодь и говорили: «вот соберём хороший урожай». А потом хорошего урожая не было, и всё вновь жили впроголодь. Воду из колодцев воровали подземельники, и даже камни, которые мы кидали вниз, не могли их напугать. Папа уходил ночами на дорогу там искал еду, а потом приносил какое-то мясо, и мы его ели по вечерам, затушив свет… здесь же еда как будто была всегда, и всегда будет.
— Я видел множество голодных бесприютных людей, когда путешествовал по Саксонии. В том ли году это было? Или в другом?.. — глаза великана бешено двигались, будто пытаясь отыскать какую-то деталь из прошлого, чтобы за неё вытащить на свет воспоминание. — Вдоль границ с одной из марок живые мертвяки заполняли все дороги. Их ноги двигались, но они сами не знали куда шли. Как я, но только по-другому. Если они падали, то не имели силы встать.
Еву заворожила эта картина. Она слышала треск — пальцы сжали ветхую одежду Эдгара и потянули на себя — и представляла, как лопается кожа и высохшие мышцы, когда живые мертвецы, высохшие от голода люди, пытались переставлять ноги.
— Пойдём, — сказал Эдгар. Он стряхнул с себя девочку, словно семена растения. — Я дожидаюсь тебя, чтобы пойти к Валдо и взглянуть ещё раз на голову благородного господина.
— Ты что-нибудь придумал?
— Нет. Просто хочу ещё раз взглянуть. Голова моя не настолько полна безрассудством, чтобы идти одному. Ты — моё безрассудство, маленькая лазурная стрекоза. Не забывай об этом.
— А какие у тебя догадки?
Ева скакала вокруг, заглядывая в глаза. Эдгар ничего не отвечал. Казалось, костоправом движет исключительно желание ещё раз посмотреть на чудо из той области, изучению свойств которой он посвятил жизнь.
Валдо повстречался им при входе. Ничего не говоря, он взял Эдгара под руку и отвёл в свои покои. Еву никто не замечал. Она пользовалась этим, то отставая, чтобы изучить шрамы на голове у очередной встречной собаки (на этот раз никто на них рычать не решался) или простучать подозрительную стену в поисках потаённого хода, то забегала вперёд, заглядывая за очередной поворот. Где-то здесь должен бродить полоумный Бернард, волоча за собой топор, и увидеть его первой было для Евой делом чести.
— Я принял решение, — сказал управляющий сразу, как закрылась дверь. — Хочу узнать сначала, настолько ли сильно вы, господин цирюльник, увлечены этой загадкой. Путь в сарацинские земли долог и опасен. Хотя, если его и начинать, то в это время года, в начале
Эдгар, будто бы, потерял дар речи. Он силился что-то сказать, но чтобы из в бессилии распахнутого его рта действительно изверглись слова, Еве пришлось наступить великану на мизинец на ноге.
— Я не достоин таких тайн.
Во взгляде Валдо смешались недоумение и ярость.
— То есть ты смеешь отказываться, оборванный докторишка? Отказываться от того, что сам предложил мне?
— Я бы с удовольствием согласился, — покаялся Эдгар. — Тайны, связанные с человеческим телом и душой — величайшие тайны на свете. Но разве смеет рыбёшка утверждать, что знает, каково летается орлу под небесами? Утверждать что ему лучше, а что хуже?
Ева посмотрела на Валдо. Казалось, он занят поисками того единственного слова, что повернёт вспять размышления Эдгара и заставит его вернуться к принятому вчера решению. Возможно, это могла бы сделать стая слов, звучи они достаточно убедительно и громко для великанских ушей, но Валдо походил на человека, который привык обходиться в каждом случае всего одним-двумя.
Но Эдгар, похоже, сам искал какое-то решение. Кожа на его щеках нездорово блестела, складки в уголках рта казались глубокими как никогда, и казалось, будто кровь и слюна его, и желчь, и прочие составляющие тело жидкости стали в один миг горькими, такими, что сам Эдгар с трудом способен их выносить. И теперь он пристально, орган за органом, изучает в собственной голове своё тело, ища способ отвести эту горечь от душевной мышцы и вернуть себе ясность мысли и здравость решений.
Наконец, он сказал всё с тем же затруднением:
— Для чего живём мы в таком случае, если не для познания? Я поеду в это путешествие, и буду размышлять над своими делами и молиться за свою душу. К трудностям путешествия я привычен. А что до направления… Не всё ли равно в какую сторону ехать?
— Очень хорошо, — сказал Валдо. Причмокнул губами, будто бы на что-то решаясь, а потом, подавшись вперёд, заглянул через глазницы, кажется, в самый череп Эдгара. — Я доверю тебе его светлость господина барона, но сам останусь здесь. Слишком многие косятся на наш прославленный герб с подозрением и злостью. «Гуляющий с косой барон слишком уж засиделся в своей норе», — говорят они. Я должен удерживать дом и честь барона до вашего возвращения. А теперь пойдёмте обедать. Детали обсудим позже.
Слуги и повара вновь скрылись от любопытного взгляда Евы, а на кухне она обнаружила бардак, пару подвешенных освежеванных свиных туш и заляпанную кровью столешницу. Мысль, что Валдо делал всё сам (прибегая к рукам и топору верного своего дворецкого, когда требовалось разделать особенно большую тушу), казалась ей до ужаса смешной. Как можно готовить еду и раскладывать её по тарелкам с таким вот, полным презрения к миру и осознания собственной значимости, лицом? А особенно с таким подбородком. Люди с такими подбородками годны только на то, чтобы произносить громкие внушительные речи, совершать геройства и действовать во имя какой-то высокой цели, но никак не готовить еду и заправлять постели.