Евангелие от зверя
Шрифт:
Волхв исчез, но голос его прилетел из тумана, будто он стоял рядом:
— Мы безразличны к материальным благам, сынок, а тем более к титулам и наградам. Наша награда — не в этом мире.
Стало тихо. Первые лучи встающего солнца за лесом на противоположном берегу Ловати вызолотили шапку тумана на реке, ближайшие кусты. Илье показалось, что он видит тонкую девичью фигурку, скользящую над туманом, потряс головой: наваждение прошло.
— Бессребреник… — проворчал Тымко, хотел что-то добавить, но его остановила Валерия:
— Ты невыносим, Серафим! Если не уважаешь седины, так
— А что я сказал? Только спросил… Темнит старик, это ясно. Где мы будем искать проводника? И зачем он вообще к хренам нужен, если и без него известно, куда идти?
— Садимся, — сказал Илья. — В первой лодке пойду я, Антон и Анжелика, остальные следом. И прошу тебя, мастер, — он посмотрел на Тымко прицеливающимся взглядом. — Во-первых, в дальнейшем если захочется почесать язык, предупреди прежде меня. Во-вторых, пока мы будем в экспедиции, уберегись от ругани. Во всяком случае, чтобы я больше не слышал твоих излюбленных словечек.
— Это еще почему? — удивился Серафим.
— Объясни ему на досуге, — кивнул Илья Валерии.
Все стали рассаживаться по лодкам. Треск моторов разнес утреннюю тишину на куски, и очарование мирного и красивого пейзажа померкло. Первая моторка — катер свояка Васьки, на котором Илья уже плавал по озеру, отошла от берега, окунулась в быстро тающий под лучами солнца туман. Вторая последовала за ней, пристроилась в кильватере; за руль встал Гнедич.
— Чего это он взбеленился? — повысил голос Тымко, чтобы перекричать треск мотора. — Я же не матерюсь, как сапожник.
Валерия не была настроена разговаривать с ним, но пересилила себя.
— В переводе с санскрита «дура» — отвернувшийся от Бога, «мудак» или первоначальное «мудхах» — впавший в иллюзию, а «кретин» или «критина» — настойчиво добивающийся цели человек, не обладающий истинным знанием. Как говорили мудрецы: нет ничего страшнее деятельного невежества.
Серафим хмыкнул.
— Подумаешь… матерные ругательства, по-моему, гораздо злее, чернее и отвратительней.
— Ругательствами они стали только в двадцатом веке, при большевиках, когда начала претворяться в жизнь программа искажения истинных знаний и значений древних терминов, до этого практически все так называемые «матерные» слова имели другой смысл. Кстати, слово «хам» переводится как отрицающий Бога, то есть атеист.
Серафим не нашелся, что ответить, ибо сам никогда в Бога не верил, и в лодке, следовавшей за катером Пашина, некоторое время не разговаривали.
Туман почти рассеялся. Пейзаж по обоим берегам Ловати был так прекрасен, что хотелось раствориться в природе, стать ее частью, смотреть на бегущую воду и слушать, как поют птицы. Правда, слушать птиц и тишину мешал рев мотора.
— А почему дед назвал озеро Ильмень по-другому, Ильмерой? — снова завелся Серафим.
Валерия с трудом вышла из оцепенения.
— Это озеро прежде звалось Ирмерой, по имени сестры князей Словена и Руса, основавших град Словенск, который потом стал Новгородом. Слушай, Сима, давай помолчим, а?
Тымко хотел задать еще один вопрос — откуда Валерия знает так много? — но посмотрел на ее сдвинутые брови и передумал.
В другой лодке разговаривали еще меньше. Лишь однажды
Антон первый уловил изменения внешней полевой обстановки. Очнулся от приятной полудремы-полусозерцания. Показалось, будто на него сверху посмотрел кто-то неживой, чужой и холодный, как объектив фотоаппарата. Встрепенулся, начиная озираться, Илья, показал пальцем в небо, останавливая катер. Подошла вторая лодка, Гнедич заглушил мотор, и они стали рассматривать кружащий над ними серебристый крестик.
Илья достал бинокль, посмотрел, передал Антону.
Над ними кружил самолет, но звук от него практически не доходил до поверхности земли, хотя было видно, что кружит он не очень высоко.
— «Ястреб», — сказал Илья, оглядываясь на Антона. — Убей меня гром, это «Ястреб»!
— Какой же это ястреб? — робко возразила Анжелика, разглядывающая самолетик из-под козырька ладони.
Но Антон понял Пашина. В небе над ними действительно кружил летающий элемент системы «Ястреб», беспилотный самолет-разведчик «Махаон», который Пашин и Громов видели сутки назад в ангаре КБ «Точмаш». Гнедич тоже знал, что это такое, поэтому молчал, ломая голову, кому и с какой целью понадобилось запускать над дельтой Ловати секретный аппарат.
— Неужели это та самая машинка Ладыженского? — проговорил Илья, обращаясь к Антону. Тот промолчал, понимая, что аппараты типа «Ястреб» не появляются над местностью случайно. Однако следил ли он за ними или выполнял другие задачи, определить было трудно. Покружив над лодками четверть часа, маленький самолетик двинулся в сторону озера Ильмень и вскоре затерялся в синеве неба. Илья сориентировался по карте Гнедича, где они находятся — лодки миновали Юрьево и подходили к водному перекрестку: Ловать уходила влево, соединяясь с реками Полой и Верготью, — включил мотор. Слева и справа поплыли низкие топкие берега, стены камыша и тростника; начинались обширные болота дельты Ловати, впадающей в Ильмень-озеро.
И опять Антон первым ощутил новое изменение внешних полей. На этот раз оно означало нападение тучи комаров и мошек и началось сразу, быстро, словно где-то повернули выключатель.
Река в этих местах разбилась на несколько узких проток, скорость движения резко упала, и комариная туча, насевшая на лодки, успевала атаковать сидящих в них людей. Не помогали ни яростные отмахивания и удары, ни репелленты, ни специальные мази. Казалось, лодки плывут в сером тумане, такой мощной была комариная армада. С противным звоном насекомые лезли во все щели одежды, в глаза, уши, рот, и кусали, кусали, кусали, и длилось это до тех пор, пока лодки не вышли в более широкий рукав Ловати и увеличили скорость. Через минуту путешественники добили сидевших на них кровопийц, остальных сдул ветер, и атака прекратилась.