Евангелие отца

Сад Герман

Крошки от лепешки упали на пол, и сразу раздался писк – это две небольшие крысы подрались. Они давно ждали еды, но голодно им было с таким жильцом. Редкие крошки перепадали несчастным и часто приходило им в голову перебраться подальше от этого скареды. Но куда? Где такой же дом, в котором пусть немного голодно, но тепло? Нет такого поблизости. Вот утром он пойдет за дровами, и будет ходить долго, собирая на ночь хворост. А потом пойдет за лепешками – он каждое утро уходит в деревню. А смысла искать еду в доме нет. Потому что ее нет. Он не оставляет за собой ничего. И остается только выбирать: голод в тепле или голод в холоде. Но чуют наши носы, что не может быть так вечно! Этот человек появился здесь недавно (у крыс свое время),

но он не был тут вечно – и значит, он когда-нибудь уйдет. Но в доме всегда была печь, и были другие люди – и было сытнее. Они приходили и уходили и некоторые не скупились на объедки. У тех всегда было мясо. Но будет еще еда, ибо чуют носы, что ветер меняется к теплу – из этого дома всегда уходили весной. Надо потерпеть – ничто не вечно. И скупость человеческая и жизнь. Тем более - голодная жизнь…

Скрипнула дверь. От ветра? Вой вдалеке. Нехорошо это. «Полночь, а звонка все нет». Но никогда не приходится долго ждать то, что происходит неожиданно и в соответствие с чужой волей. Слава Тому, кто все так придумал.

Человек вошел в старый дом, и даже голодные крысы затихли и прислушались.

– Йохам?

– Ты боишься? Твой голос дрожит.

– Это от ветра, Йохам, только от ветра. – Сидевший на полу человек, аккуратно высыпал себе в рот остатки крошек.

– Ты ничего не оставишь крысам? – Вошедший позволил себе лишнего, но человек, сидящий на полу, улыбнулся в ответ.

– Разве спасут их крошки? Им, как и тебе, этого мало, Йохам. Им надо все. Все и сразу - так? И не говори о крысах так, словно они глупее тебя – отнесись к ним с уважением. Разве забыл ты, Йохам, Книгу Притчей Соломоновых? Стих 16:19. Скажи мне. Вспомни: "Лучше смиряться духом с кроткими, нежели разделять добычу с гордыми".

– Так было. Теперь не так.

– Никогда еще время не шло вспять, Йохам. Хотя, может быть, ты прав – наступает время перемен. Садись и мы поговорим. У нас очень мало времени, если ты хочешь добиться своей цели: все уже здесь.

Притихли и прислушались крысы. Если все так, как говорит этот человек – надо быть готовыми к еде. Скоро может быть много еды, как в старые времена. Рассказывали мудрые старики, а им говорили их деды, что когда на этой земле было больше людей – было больше еды. Было много мяса и крови и мы были счастливы. Мы были сыты и счастливы: было слишком много еды. Об этом они говорят, эти люди? Неужели скоро все станет так хорошо, что не надо будет подбирать крошки сухого хлеба и наступит время мяса? У нас сверкают глаза при мысли об этом – засыпать и просыпаться сытыми, и не терять время на крошки – разве это не мечта, достойная жизни? Т-с-с-с. Надо слушать. Время всегда меняется по воле одного человека: всегда есть тот, кто первым скажет о голоде и больше никто не будет счастлив, пока хорошо не поест. Наступает время большой еды, если слышим мы, крысы, что люди говорят о власти.

…Тяжелый сон, как песок в пустыне. Как уносящий жизнь стон. Резкий, болезненно-желтый на солнце, как золото. И опасный, и несущий, как золото, смерть. Призраки вокруг…. Призраки медленно движутся навстречу солнцу, а оно без стыда сияет и жжет. Несправедливо, Господи! Мерно покачиваются ветви деревьев, которых нет, как нет и тени, и воды, и почти нет жизни. Не осталось. Не уберег. Зачем? Ответь!

И идет караван мертвых людей из пустыни в пустыню. Так будет всегда. Будут идти от рождения к смерти, ища спасения в каждом камне, в каждой травинке. Спасения, которого нет. И будут поклоняться каждому цветку, выбирая самые невзрачные однодневки. И будут поклоняться камню, в котором сумасшедший увидит Тебя. И будут жечь костры во имя Твое, а когда огня покажется мало и хворост закончится – будут гореть твои дети. И станет еще радостнее у костра тем, чья очередь еще не пришла. Почему Ты так сделал? Почему так глупы, вспомнившие Тебя? Их неверие друг в друга стало верой в Тебя? И Тебя это устраивает? Тебе нравятся глупые? Разве в этом

был промысел? Или это просто игра?

И тени кружились и пели вокруг несуществующих пастбищ и рек. И птицы кружились - не вороны. Их перья искрились и проливались красотой на мир, серый мир. Облака кутали землю. И были те облака мягкими, и было тепло, и солнце не жгло. И не было вокруг никого, кто мог бы отнять эту радость. И чувствовало тело душу впервые.

Мальчик устал идти. Он хотел сесть. Сколько ему было? Мало, очень мало для жизни, но нет ее в пустыне, и для нее ему было как раз, чтобы умереть. Но даже этого пустыня ему не подарила... Она дала ему больше, чем смерть — она дала бессмертие. А говорили люди, что нет хуже зла, чем вечная жизнь. Говорили и мечтали о ней — мечтали о худшем из зол — мечтали о вечности. Мечтали о том, что может наступить только после смерти. Наступит ли? Никто не знает, даже этот мальчик, который сидит сейчас у камня и ждет, когда солнце перестанет быть злым к нему и его матери.

Она больше просто не может. Она больна. Она выглядит больной: как рано ушла ее молодость. А отец? Он зол. На маму, на солнце, на пустыню, на глупого цезаря, заставившего их идти далеко от дома. Но больше всего он зол на него. И мальчик знает — почему. Взрослые часто думают, что Бог живет где-то в небесах. Они думают, что Он живет для них и ждет их молитвы. А Он живет сам по себе и люди должны это понять. А Он живет только в детях, потому что только дети верят по-настоящему и Он уходит к другим детям, когда на смену Вере приходит разум.

Мальчик долго смотрел на уходящее солнце. Сейчас отец встанет и скажет: «Пора в путь»….

Отец встал, размял ноги, посмотрел на сына странным взглядом, который так часто мальчик последнее время ловил на себе. Отец медленно перевел взгляд на почерневшее небо, на котором стали рассыпаться звезды, что-то про себя пробормотал. Отец не был плохим человеком — он просто устал от этой жизни. Он хотел прожить ее не так. Он тихо сказал: «Пора в путь».

Плохо быть евреем, которого обманывает собственная жена. Нельзя это. Не по закону. Но он просто глупый плотник, который любит жену! Что тут скажешь? Остается только молиться и постараться забыть о своем горе: один такой, что ли на этой печальной земле? А закон — что Закон? Позор ведь хуже. Бывает, когда надо закрыть глаза и просто не увидеть. Закрыть уши и не услышать. Вот может беда и пройдет стороной. Сын - не сын, а придет время, и он уйдет, и позор уйдет вместе в ним. А пока...

– Вставайте. Надо идти, пока видна дорога. Ночью прохладнее — надо пройти еще немного.

И мальчик встал, и встала мать, и посмотрела на мужа с тем виноватым выражением лица, которое помнил мальчик с первых своих ясных дней: ее глаза всегда были полны стыда. Кто верит женам, даже если делает вид, что верит? Кто верит женам, когда видит их детей и знает, что чудеса бывают только в сказках?

Надо идти. Впереди долгая дорога.

Гл. 20

– Итак, я родственник Иуды?
– Разговор выглядел со стороны похожим на картины позднего свихнувшегося Пикассо. Когда уже было не разобрать: где насмешка, где прозрение, а где обострение болезни. Да и разбираться никто не хотел. Какая разница, что — главное сколько.

– Да, но Вам мало что это дает, кроме разве что шанс попасть раньше других в психиатрическую лечебницу.
– Рыцарю было смешно?

– А как быть с Вами? Вы же тоже… вроде как ... того? Не простой человек. Вы же — рыцарь?
– Я понемногу наглел.

– Я — рыцарь по профессии. И за мной не тянется такой неприятный след, нашкодившего родственника.
– Ему точно было смешно.- Я вот все жду, когда Вы перестанете паясничать, сядете и выслушаете то, что я Вам скажу

И я опять молча сел. Странное дело: последнее время я делаю то, что мне говорят, как кукла на веревочках. Дернули — ручка вверх, дернули — ручка вниз.