Евангелие отца

Сад Герман

И кажется народу, что его глас не слышит король. Какой такой народ? Это кто? Разве не апостолы? Вот и слушает король свою свиту. Будучи апостолом веры в самого себя, окружи себя такими же верными себе, как сам. А апостол должен быть грозен, поэтому истинная вера всегда только в руках человека с ружьем и правом карать по подозрению в неверии. И сильна эта вера, пока есть сила. И пока в соседнем лесу подрастает новый бог надо быть настороже. Он ведь обязательно подрастает, как бы ни хотелось ему, сегодняшнему, быть вечным и единственным. Он обязательно придет и надо все сделать правильно – сделать так, чтобы он не пришел как можно дольше, потому что у него уже есть свои апостолы и они голодны, злы и молоды. Но хорошо, что мы знаем об этом…. Или нехорошо? Зачем нам очередная революция? К чему нам так часто менять веру? Хотя, если честно, то постаревший апостол выглядит как-то не очень. Ведь полюбили-то мы его за красоту, силу и ловкость. А если портреты

на стене начинают отличаться от действительности - что надо менять? Портреты или апостола? Вообще-то, убрать короля легко - труднее найти ему замену. Все они не совершенны: у всех запоры, насморк и другие неприятности. Но вот тут как раз недалеко есть маленький полицейский – чем он не маленький апостол? И пусть его пока никто не знает – сюрприз! Может и правильно, что каждый новый бог поначалу бывает неизвестным? Про известных все известно, а новый может окажется симпатичнее и стройнее. Ну, или информированнее. Все в его руках: и доносы на соседа, и молоденькая дочь мэра – пусть его – таким все прощается, лишь бы не трогал своих. А своим так хочется стать – и потихоньку продаем и продаемся. Любовь к одному разве не ненависть к другому? Запутаешься тут с вами к чертям собачьим. Лучше есть ветчину, пока она есть.

Мой сосед все-таки задал мне один вопрос на обратном пути: все ли у меня хорошо. У меня все хорошо, сказал я и почувствовал голод – ветчина пахла возбуждающе. Он довез меня, и мы расстались. Прошла неделя и в этот четверг вечером он, наверное, тоже собирался завтра утром в деревню. Все должно было произойти именно так, как всегда, если бы не письмо, которое я получил.

Гл. 4

Я никогда не хотел быть почтальоном: их ждут, но не любят, потому что, ни один почтальон на свете никогда не приносит тех известий, которые от него ждут. Меньше, больше, но не те и не то, поздно или слишком рано – приговор всегда один: где этот бездельник шляется или зачем его Бог принес? И это несмотря на дождь, когда горит камин и все должны быть дома – даже собаки жмутся на крыльце. И вот, когда он все-таки приходит – его ругают: в такой дождь надо ставить стакан на стол, сбрасывать теплый плед и идти открывать. Ладно бы только грязь в прихожую несет почтальон – он всегда чем-то недоволен и зол. И всегда или неприятности, или счета. И свежие, но мокрые газеты падают на стол в прихожей. А мокрые – это почти что грязные – их противно брать в руки. Почтальоны почти всегда отвратительны, но это их судьба.

Он позвонил в дверь и ко мне. Я ведь никого не ждал, я не хотел открывать, потому что я не выписывал газет, а писем мне никто не писал, а счета мне вообще почему-то никогда не приходили (я всегда думал, что это добрый мсье Пико так все устроил, что мне было хорошо и удобно – я оказался прав, но только наполовину). Но что было делать? Почтальон не мог ошибиться, потому что от дороги к дому надо было еще доехать метров сто, и это было бы глупой потерей времени для почтальона, так ошибиться. Я спустился вниз и открыл.

– Вы мсье Пико? – Почтальон, как и ожидалось, выглядел жалко. А вопрос вообще глупый: неужели он никогда не видел настоящего мсье Пико?

– Нет. Я его…, впрочем, теперь, наверное, да. – Какой смысл было рассказывать мокрому и злому почтальону, что мсье Пико умер, и я живу в библиотеке и читаю книгу со словарем?

– Письмо с уведомлением для мсье Пико.
– Он протянул мокрый конверт и такую же книгу. – Расписаться надо. – Я расписался. Я предложил ему бокал вина, потому что в такую погоду вино могло ему пригодиться. Но он не пил анжуйское этого года. Что ж – мне нечего было больше ему предложить – он ушел.

Письмо было старое. Дату отправления, место, ничего нельзя было разобрать, как если бы почтальон просто положил письмо в лужу и долго на него смотрел, пока оно там плавает. Такой – почтальон-буддист, понимаете? Штамп какой-то был, но, то ли это штамп, то ли чья-то печать… кто его знает...

Я люблю старые вещи. Люблю читать старые письма, люблю смотреть на старые фотографии. Там другие люди – люди, совершенно лишенные зеркал. Они смотрят прямо и уже ничего не боятся. В конце концов, они и есть зеркала, потому что тех, кто заставлял их паясничать, петь, дурацки наряжаться и шевелить губами, чтобы повторять ничего не значащие слова, уже нет. Их нет, а эти есть. И не говорите, что тень уходит вместе с вами: это уходите вы, а тень остается в зеркалах и фотографиях. Слова ваши уходят, мысли пустые уходят, поступки, лишенные здравого смысла – уходят и на земле становится тише, чище и спокойнее. А в зеркалах продолжается жизнь, но она не ваша и никогда не была вашей…. Я начал разговаривать с кем-то? Это нехорошо.

Я всегда смотрел на старые фотографии, и мне становилось понятно, почему так любят фотографироваться люди. Есть шанс остаться, задержаться здесь и быть намного лучше, чем был, когда мог заплатить пару франков за фотографию. Писал письма, выбирая слова, оттачивая мысль, и был благороден

в словах, потому что письма могут задержаться и слова сыграют потом свою роль, когда кто-нибудь о тебе вспомнит. Считаете это неважным? Потому что глупы и молоды. Кто сказал, что Бога нет? Может мысли оставшихся на земле будут влиять на ваш карьерный рост на том свете? Откуда вы знаете, что это не так? Очень важно успеть перед смертью стереть из компьютера грязные снимочки и удалить всю деловую переписку: зачем расстраивать родственников, которые обязательно полезут на сорок первый день рыться в ваших вещах. Зачем внучке знать, что дедушка не то чтобы не любил бабушку, но просто предпочитал ей по субботам бокал хорошего вина и групповую оргию с лицами обоего пола и совершенно не стеснялся врать друзьям, подставлять партнеров и не платить налоги. Так что, пусть думают о вас хорошо. Мысли материальны (наверное). А поступки? Только в том случае, если о них было написано в словах…. Поэтому в письмах полно волшебства, а на фотографиях лица светятся и глаза…, глаза. В прошлом все было так прекрасно! И все было лучше до тебя, не так, не так плохо, не так безысходно, не так страшно, как сейчас, когда ты не знаешь, что случиться потом. А что случиться, кроме смерти? А ничего. Апостол окажется противным трупом, а родственник отражением в старой фотографии. И чем удачнее фотография, тем продолжительнее память задержавшихся на этой земле. Они остались такими – значит, они такими и были. А то, что они делали и говорили – чушь, русская метель – прошла и забылась и снова тепло…

…Конверт был из плотной бумаги. Сейчас такие конверты никто не делает. «Мсье Пико. Округ Париж. Собственный дом» - и весь адрес. Я открыл. Лист бумаги с каким-то геральдическим знаком сверху. Посередине текст:

Ибо сказал апостол:

"Manduca panem tuum cum silentio",

что значит:

"Вкушайте свой хлеб в молчании".

И сказано в псалме:

"Posui ori meo custodiam",

что значит:

"Я думал, мой язык предаст меня",

что значит –

Я придержу свой язык, чтобы не говорить ничего плохого.

Ни подписи, ни даты. Было странно похоже на угрозу…. Или на шутку.

Я не силен в геральдике, но я живу в библиотеке мсье Пико – что-нибудь найду. Все-таки новое развлечение. Больше всего меня интересовал конверт. Конверт меня завлекал. Очень. Особенно обратный адрес: «Камышовый остров». Можно сейчас сказать, что я вдруг сразу все понял, но это неправда. Я ничего не понял и никакого камышового острова я тогда не знал. Словом, все это было совершенно бессмысленно.

Я отложил письмо и постарался продолжать разбирать слова в старой книге, которая лежала раскрытой у лампы. Не получилось – письмо мешало. Я начал искать геральдический справочник, который как-то попадался мне на глаза. Надо, наверное, рассказать, что было в библиотеке? Не знаю. Мне не было бы это так интересно, тем более что к делу это отношения не имеет: книги, книги, книги на полках…. Хотя, пожалуй, кроме множества книг на запыленных полках, интересным для вас могли бы быть девять тяжелых деревянных ставень, которые закрывали девять окон в библиотеке? Хорошо. Я несколько раз пытался их открыть. Я думал, что мой отчим боялся солнечного света – свет мог повредить старинным книгам. Я так думал, но мне не хватало солнца или глаза уставали от тусклого света старой лампы. В любом случае, я старался открыть ставни. Я не знал, что этого не стоило делать, и я не знал, что через несколько дней совершу одну из самых больших ошибок в моей жизни, а может и наоборот…. Многое, очень многое абсолютно не стоит делать, многого не стоит знать, если оно само тебе не открылось. Мы же все время пытаемся, что-то открыть, не понимая простого: закрыто только для тех, кому откроется и кому дано открыть. Но открывшим по своей воле - не увидеть…. Часто слепота душевная – благо и верить тому, что видишь просто так, без объяснений, надо безоговорочно – именно так создан мир: видеть и принимать. Это и есть способ жить. Беда тому, кто пытается объяснить истину – мир создавался не для объяснений.

Гл. 5

Прошло три дня. Я забыл про конверт, я забыл про герб и справочник, я не читал книгу – я хотел открыть окна. Приспичило и все тут. Я нашел замок на тяжелых ставнях (странно: зачем мсье Пико сделал замок так, чтобы его очень трудно было найти). А письмо лежало на столике рядом с пачкой табака и кого-то ждало. Замок я нашел, но замки прячут не для того, чтобы их можно было легко найти, а уж тем более легко открыть – я не смог. Я подумал, что можно в деревне кого-то попросить. Сделаю это в пятницу.