Евангелие рукотворных богов
Шрифт:
– Хоть одна добрая весть, – хмыкнула Стерва.
– Да, – согласился Ключник.
– Нет, – возразила Кэт.
Все уставились на девушку.
– Шаги просветленного легки и воздушны, но поступь блуждающего тяжела и мучительна.
– Что ты хочешь этим сказать? – нахмурилась Стерва.
– Мы обретем ответы на горе, – пояснил Рахан, – и наш путь вниз не составит труда.
– А дорога к истине, вверх, должна быть сложной, – закончил Брат.
– Ритуал?
– Наверное.
– Дух должен быть готов к инициации, – пояснила Кэт.
Впрочем, это
С этого момента началась история великого Сиддхартхи, Достигшего Цели, до этого бывшего лишь никому неизвестным принцем Гаутамой из рода Шакья. С момента сошествия. А историю непосильного восхождения, падений и неудач, отчаянного пути с черного хода не вспомнит ни один мудрец.
– И это значит…
– Что Силы услышат лишь того, кто придет по северному пути.
– Это невозможно, – замотал головой Брат, – мы не пройдем. Я слишком грузный, паренек – ребенок еще, женщины… женщины и есть, Ключник, вон хромой.
– Обо мне не беспокойся. – Рахан ухмыльнулся так, как улыбался своим противникам, которых привык побеждать.
Победит и гору. И спутников заставит ее победить.
– Тяжело, безумно тяжело.
– Будем думать, – остановил его Ключник.
– Хорошо. – Брат закрыл лицо руками, помассировал кончиками пальцев глаза и развел ладони, словно совершив омовение.
Испокон веков таким жестом отводили негативную энергию.
– Думать… начнем с того, что у нас есть максимум девять месяцев, чтобы туда добраться. Опоздаем – будем ждать еще год, без вариантов. Раньше придем – тоже особого смысла нет.
Девять месяцев – примерно две с половиной сотни дней. Две тысячи верст – это восемь верст в день – прогулка. Вот только семь месяцев из этих девяти – зима, два из семи – зима жестокая, когда странствие самоубийственно. А две тысячи верст – не по торной дороге, а неизвестным маршрутом, сквозь тайгу и сопки. Плюс проблема припасов и прочие перипетии пути.
– Раньше не успеем, – уверенно заявил Ключник, – опоздать можем.
– А звезда ваша дождется? – невинно поинтересовалась Стерва.
– Не знаю, – ответила Кэт.
– Карта нужна позарез, – продолжил Брат. – Белуха отсюда почти строго на западе, но по звездам на нее мы не выйдем.
У Ключника когда-то была карта. Прекрасная, бережно хранимая карта мира, толстый фолиант, мечта любого путника. Увы, она осталась где-то в лесу, на подступах к уничтоженному хутору Ванко, стала добычей дьявольской Стаи.
– Карту найдем, – пообещал он, – по школам брошенным поищем, не может быть, чтобы хоть завалящий атлас не сохранился.
Прежнюю он так и добыл, обшаривая какую-то полуразвалившуюся сельскую гимназию.
– Допустим, – согласился Брат. – Меня все же больше всего подъем волнует.
– Дойдем – разберемся, – заявил Рус.
– Не разберемся. – Большой Брат протянул ему рукоятью вперед свое оружие: – Видишь?
– Ну, ледоруб.
– Сюда смотри.
На пятке инструмента было выгравировано заморскими рунами «Grivel».
– И что?
– Собственно, это и значит – гривель, профессиональное снаряжение скалолаза. А еще нужны кошки, крючья, карабины, канаты. Без этого на Белую даже соваться не стоит.
– Да, в школах мы этого точно не найдем, – согласился Рахан.
– Есть мысль, – задумчиво протянул Брат. – Помню, был здесь один магазин. Как раз такой утварью торговали. Находился на том берегу, рядом с городским театром. Если там что-нибудь отыщется…
– Завтра пойдем, – быстро отреагировал Ключник.
– Там же уродов тьма! – напомнила Стерва.
– Завтра, – повторил Рахан.
– Кто пойдет? – оживился Рус.
Он прав – мероприятие опасное, но Ключник недоумевающе посмотрел ему в глаза:
– Все.
Нет желания разъяснять, что если они отряд, то учиться действовать совместно необходимо с первых шагов, и вообще, при проведении любых операций он всегда был противником идеи разделения сил. Как был сторонником принципов отсева и естественного отбора.
– И откуда ты все знаешь? – косо посмотрела на Брата Стерва, которой сразу не пришлась по душе эта затея.
– Я ЖИЛ, в отличие от вас. А еще это мой родной город…
Поэтому сейчас они бредут не спеша, экономя силы, по пыльной набережной, и каждый воспринимает окружающее по-своему. Рус, расслабленно положив глевию на плечо, посвистывает, наслаждаясь сухой и относительно теплой погодой. Ключник – сжатая пружина, он, наверное, даже будь город живым и изобилуй его улицы мирным населением, все равно настороженно зыркал бы по сторонам, предполагая неприятеля в каждом встречном. Стерва сегодня оправдывает свое прозвище, находясь в самом что ни на есть стервозном настроении. Ванко вообще ее такой видел впервые. Он, кстати, с мальчишечьей непосредственностью только и вертит головой, удивленно рассматривая окрестности. И Кэт, определенно изменившаяся после встречи с Раханом, уже не плетется отстраненно, как сомнамбула, а с почти детским любопытством присматривается, выискивает лишь ей понятные приметы. То возле пробившегося сквозь растрескавшийся камень синего цветочка присядет, то ржавую железку из обломков вытащит. Нет, она как была блаженной, так и осталась, но вкус к жизни у девушки проснулся, это все заметили. Большой Брат угадывает знакомые улицы, памятные места, угадывает, но не узнает. Это как картина, что была написана яркими мазками, насыщенная, радостная, и такой оставалась потом в памяти долгое время. Но прошли годы, и вот она лежит в пыли среди кучи мусора. Сломана, облезла позолоченная некогда рама, часть полотна намокла и обросла едкой плесенью, другая потрескалась на солнце, покрылась сетью морщин. Краски расплылись и потускнели, местами вовсе осыпались, обнажив гнилой холст. Очертания изображенного размыты, детали вовсе отсутствуют. Так и город. Восемнадцать лет – небольшой срок для домов и проспектов, когда они полны Жизни, и разрушительный возраст, когда в городе властвует Смерть. Брат бормочет еле слышно, но не спутникам, скорее сам себе: «А здесь раньше…», «Вот тут я впервые…», «Там когда-то…»