Эверест. Смертельное восхождение
Шрифт:
Вскоре после сеанса связи Бейдлман и клиенты «Горного безумия» отправились в Перич, а Букреев начал одиночное восхождение на Лхоцзе.
Фишер успел выполнить обещание, данное Букрееву, и организовал экспедицию на Лхоцзе. Первоначально в нее записались Фокс, Мадсен и Питтман, а Букреев и Бейдлман были назначены гидами. Подавленный смертью Фишера и терзаемый воспоминаниями о Ясуко Намбе, которую он так и не сумел спасти, Анатолий снова рвался в горы. 17-го мая, без четверти шесть вечера он стоял на вершине Лхоцзе. Оттуда открывался великолепный вид на Эверест. В частности, был виден и путь, по которому несколько дней назад экспедиция «Горного безумия» шла к вершине. Взгляд Анатолия медленно поднимался по склону, пока не замер, словно споткнувшись, на маленькой черной точке на высоте 8 350 метров. Там навеки остался Скотт Фишер. Букреев так и не смог его спасти.
22-го мая последние клиенты «Горного безумия» покидали Катманду. Кто-то из них шел в бинтах, у кого-то почернела кожа, однако, к счастью, обошлось без ампутаций. Шарлотта Фокс слегка прихрамывала, а Тим Мадсен и Лин Гаммельгард отморозили себе пальцы на руках. По высотным меркам все эти случаи можно было считать несерьезными. Повезло и мне: я лишь слегка поморозил руку (в результате чего вскоре на кончиках пальцев облезла кожа), нос и губы. Честно говоря, если принять во внимание то, что нам довелось пережить, все мы сравнительно легко отделались: нам удалось сохранить не только жизнь, но и все пальцы.
Букреев и Бейдлман остались в Катманду, чтобы окончательно уладить необходимые формальности. Как вспоминал Анатолий, основная ответственность тогда легла плечи Нила, для которого английский язык был родным, и потому, в отличие от Букреева, он не испытывал сложностей с общением. В результате выпавших на их долю испытаний оба гида были физически и морально истощены. Единственным их желанием было поскорее уехать из Катманду, прочь от злополучных гор. К тому же Букреев надеялся, что отъезд избавит его от чрезмерно пристального внимания прессы. С тех пор как экспедиция спустилась вниз и остановилась в отеле «Як и йети», журналисты следили за каждым шагом ее участников.
Оказывается, весь мир жаждал узнать, что же с нами произошло. Никогда прежде я не встречал такого горячего интереса к Гималаям. Меня удивляло подобное любопытство. Почему для многих столь притягательны все эти военные конфликты, катастрофы, стихийные бедствия? Не могу этого понять.
Как и большинство участников нашей экспедиции, я старался избегать встреч с прессой. Нам хотелось оставаться в своем тесном кругу. Теперь мы по-другому воспринимали окружающий мир. Он словно из черно-белого стал цветным. Радости обыденной жизни, привычные и незаметные прежде, теперь стали так много для нас значить. Те, кому посчастливилось выжить, по-новому стали ценить то, что им было даровано. Наконец 24-го мая мы с Нилом закончили все дела в Непале. Попрощавшись с шерпами и в последний раз посетив министерство туризма, мы отправились в аэропорт. После перелета в Денвер (штат Колорадо) Нил собирался ехать домой в Аспен, а меня в аэропорту должны были встретить друзья. Зайдя в самолет, я подумал, что хоть здесь сумею на время забыть о событиях 10-го мая.
Букреев и Бейдлман собирались сначала рейсом Тайских авиалиний вылететь в Бангкок, оттуда отправиться в Лос-Анджелес, а затем в Денвер. Не успели они устроиться на своих местах, как к ним подошла стюардесса. По ее словам, какой-то человек, назвавшийся другом Анатолия, хотел бы повидаться с ним перед вылетом.
Я не имел ни малейшего понятия о том, кто бы это мог быть. Мы с Нилом даже пошутили насчет русской мафии, разыскиваемой Интерполом. Выйдя в зал ожидания, я увидел двух журналистов с телекамерой, которые тут же бросились ко мне. Они осыпали меня градом идиотских вопросов о моем состоянии и моем отношении к произошедшей трагедии. Я разговаривал с ними минут пятнадцать. «Один треп, – подумал я. – Ничего содержательного».
Внимание прессы мешало Букрееву сосредоточиться, бесконечные вопросы сбивали его с толку. Случившееся на Эвересте было трагедией. Ее невозможно было объяснить за те несколько минут, которые отводились для репортажа Ничего, кроме многочисленных неудобств, подобные встречи Букрееву не приносили. В дальнейшем его общение с прессой приобрело и вовсе странный характер.
Весь перелет от Бангкока до Лос-Анджелеса я проспал, но сон мой был очень тревожным. То я из последних сил шел к вершине, то меня звали на помощь к погибающим альпинистам, а я все никак не мог дойти до них. Сны сменялись один другим, но суть их оставалось прежней: обмороженные, истощенные люди протягивали ко мне руки, моля о помощи, а я шел к ним навстречу и был не в силах их спасти.
Приехав в Санта Фе (штат Нью-Мексико), в дом, где он нашел приют, Букреев первые дни спал по двадцать часов в сутки. Ему нужно было восстановиться и подготовиться к осеннему сезону в Гималаях, но даже сон не приносил успокоения: те же тревожные образы будоражили его сознание.
Эти сновидения не покидали меня и в Санта Фе. Меня будили, кормили, а потом я снова проваливался в тревожное забытье. Я все время кого-то искал и не мог найти. Потом раздавались звонки – телефонные звонки, которые вновь возвращали меня к действительности. Я-то надеялся, что в Америке меня наконец оставят в покое. Но репортеры и здесь с легкостью разыскали меня.
Первым журналистом, добравшимся до Букреева, оказался Питер Уилкинсон, сотрудник журнала «Мэнз джорнал». Утром 4-го июня он позвонил Анатолию, когда тот еще завтракал. Уилкинсон сказал, что хотел бы взять интервью, и сразу же принялся задавать вопросы. Сложные английские фразы так и посыпались на Букреева. Он растерялся, поскольку его знания языка явно не хватало на то, чтобы во всем этом разобраться. Анатолий прикрыл ладонью трубку и спросил у своих друзей: «Что мне делать? Я понятия не имею, кто этот человек и чего он хочет».
Стараясь изо всех сил, Букреев начал было отвечать на его вопросы, но потом в отчаянии сдался. Заковыристые фразы Уилкинсона оказались слишком сложными для него.
Я вовсе не собирался ничего утаивать. Я чувствовал, что этот журналист действительно хочет узнать правдивую историю нашего восхождения; его интересовала точка зрения профессионала. Но мне было крайне важно, чтобы меня правильно поняли.
В результате они договорились продолжить беседу, когда Уилкинсон пригласит к себе в офис русского переводчика. Нетерпеливый репортер позвонил Букрееву на следующий же день. Он нашел переводчика, и интервью продолжилось. С трудом подбирая нужные слова теперь уже на родном языке, Букреев в конце концов в изнеможении бросил трубку. «Они ничего не понимают в горах! Я говорю по-английски лучше, чем их переводчица по-русски!»
Изучив текст интервью, присланный ему Уилкинсоном по факсу, Анатолий пришел в отчаянье. «Это просто уму непостижимо! Нельзя же так». Его ответы предстали в неузнаваемом виде, а в самом интервью появилось столько ошибок, что Букреев не мог дать согласия на публикацию.
Отвечая на вопросы журналистов, я был вынужден вновь и вновь переживать недавнюю трагедию. Мои сны становились все тревожнее; навязчивые образы преследовали меня каждую ночь.
Получив отказ на публикацию интервью, Уилкинсон отправил Букрееву свои вопросы в письменном виде с просьбой, чтобы тот ответил, когда в них разберется.