Эвмесвиль
Шрифт:
Бывает такая болезнь — поперечный миелит [148] , — когда оказывается пораженным нерв истории. Это приводит к угасанию традиции. Деяния отцов могут тогда жить только в спектакле, в трагедии, но не в повседневной практике. С этим приходится смириться. В Эвмесвиле такое случилось уже много поколений назад.
Разумеется, у нас тоже сохранились еще консерваторы, мечтатели, которые создают свои объединения и кажутся неприкаянными призраками. Их заседания обнаруживают определенное сходство с заседаниями анархистов. В кафе такие люди украшают свои столы флажками и подкармливают молодых людей, которые над ними же насмехаются. Конечно, и революции порой дают материал для традиции. Я припоминаю один из таких кружков и его безвкусный идеализм — — — «Атакующие соратники
148
… поперечный миелит… Поперечный паралич, паралич при поперечном поражении спинного мозга.
С точки зрения историка, подобные явления представляются скорее призрачными, чем эпигонскими. Представляются — длинными отрезками существования скудного и обескровленного прозябания, не дающего для него, историка, никакой добычи. Традиция сохраняется там, где она — вместе с последними своими носителями — гибнет и, значит, кровью просачивается в почву, а не там, где она, как при цезарях Запада, продолжает влачить жалкое остаточное существование. Из носителей же восточной традиции последние погибли при штурме городских стен. Большие города становятся трансцендентными в пламени пожаров. Я сейчас вспоминаю, среди прочих, супругу Гасдрубала [149] — женщину, которую я почитал и любил. Порабощению она предпочла огонь.
149
… супругу Гасдрубала… Имеется в виду, вероятно, Гасдрубал Боэтарх (даты жизни неизвестны) — карфагенский полководец, руководитель обороны Карфагена во время Третьей Пунической войны (149—146 гг. до н. э.). Карфаген был осажден римской армией и в 146 г. до н. э. взят штурмом. Согласно Полибию, жена и два сына Гасдрубала бросились в горящий храм. Сам Гасдрубал сдался римлянам. Его дальнейшая судьба неизвестна.
Я прихватил наверх маленький телевизор. Чтобы иногда включать его и слушать новости. Они транслируются на закате солнца, и, поскольку слушают их все поголовно, отдельного слушателя в это время запеленговать невозможно. За пространством теле- и радиовещания ведется тщательнейшее наблюдение; таким способом не только определяется местонахождение партизанских гнезд, но часто и планы партизан становятся во всех деталях известны властям.
Невероятно, с каким легкомыслием молодые люди из хороших семей пускаются в подобные авантюры. Фантазии им не занимать, а вот интеллекту за ней не угнаться. Они, правда, достаточно смелы, чтобы решиться вступить в борьбу с обществом, однако у них отсутствует потребный для этого инструмент. Поэтому они всегда начинают с одних и тех же ошибок; полиции нужно только дождаться, пока они сами попадутся к ней в сети. И полицейские не торопятся.
«Дадим им дозреть». Это одна из максим Домо, которую я порой слышу в ночном баре; и тогда становлюсь особенно внимательным. Этими словами заканчиваются совещания, которые велись в кабинете, однако и после мне порой удается поймать кое-какие отголоски уже обговоренного. Верховья Суса не относятся к числу облюбованных партизанами районов — в этом я уверен. Было бы крайне неприятно, если бы там поселились эти дилетанты и навлекли на мою голову полицию.
Как уже говорилось, с партизанами у меня нет ничего общего. Я не хочу вступать в спор с обществом — например, чтобы улучшить его; для меня главное — не подпускать его к себе слишком близко. Я привык сам формулировать стоящие передо мной задачи — и свои требования тоже.
Что же касается борцов за лучшее будущее, то я знаю, какие ужасы творились во имя гуманности, христианства, прогресса. Я эти ужасы изучал. Не знаю, точно ли я цитирую слова одного галльского мыслителя: «Человек — ни животное, ни ангел; но он превращается в черта, когда хочет стать ангелом» [150] .
Обычно я буду слушать последние известия по транзистору; но может возникнуть необходимость подтвердить их телевизором — — — например, в тех случаях, когда у меня возникнут сомнения относительно смерти властителей или сохранения жизни заложников. При тех и других обстоятельствах лучше подождать, пока тебе покажут головы.
150
« Человек —
Когда замечают чье-то отсутствие, начинаются поиски посредством звонков по фонофору. Получив ответ, ты понимаешь, что человек еще жив, и даже догадываешься, где приблизительно он в данный момент находится. Я, значит, надолго отключу свой фонофор. Все наше общественное существование исчерпывается нажатием каких-то кнопок и тем, что нажимают — как на кнопки — на нас. Идеалом является всеобщая и одновременная включенность— унификация.
Впрочем, соответствия между открытием и использованием электрических сил, с одной стороны, и развитием общественного сознания с другой, — статья особая. Чтобы найти здесь сопоставимые феномены, нужно углубиться в предысторию. Это одна из тем, которыми занимается Ингрид. Франклин — как ключевая фигура.
Я основательно размышлял о причинах, которые обрекают на неудачу всякий лесной путь. Этот вопрос занимает многих — например, каждого, кто планирует «идеальное преступление». Такие типы — почти все без исключения — предаются неоправданному оптимизму.
Само понятие лесного путиподтверждает особое положение анарха, который, в сущности, всегда и везде остается лесным путником— будь то в чаще леса или в большом городе, внутри общества или за его пределами. Между лесным путникоми партизаном существует такая же разница, как между анархом и представителем криминального мира; разница эта выражается в отношении к закону. Партизан хочет изменить закон, уголовник — нарушить его. Анарх же не хочет ни того ни другого. Он — ни за закон, ни против него. Но, хотя анарх и не признает закон, он все же пытается распознать в нем подобие законов природы — и приспосабливается к нему.
Когда становится жарко, всякий человек снимает шляпу, в дождь он открывает зонт, а при первом подземном толчке покидает дом. Право и нравы становятся предметом новой науки. Анарх старается судить о них с этнографической, исторической, а также (о чем я, пожалуй, еще расскажу подробнее) с моральной точки зрения. В государстве анархом обычно всегда довольны; он едва ли привлечет к себе внимание. В этом отношении прослеживается определенное сходство между ним и преступником — например, опытным шпионом, который скрывает свои возможности за каким-то будничным занятием.
Я предполагаю, что у знаменитых личностей, чьи имена я даже не решаюсь назвать, был очень сильно выражен анархический элемент. Ведь если кому-то удалось добиться фундаментальных изменений в правовой системе и нравах какого-то общества, необходимой предпосылкой для этого была радикальная внутренняя отстраненность от действующих в этом обществе норм. И такое рычажное воздействие, если оно вообще имело место, мог осуществить лишь анарх.
Я вызывал в луминаре некоторых великих преобразователей, дабы заглянуть за революционный фасад, — и не потому, что интересовался их частной жизнью, а чтобы уяснить себе духовные мотивировки, которыми они руководствовались. Ведь то, что говорится — и воспринимается другим, — как бы между прочим, без определенного намерения, даже зачастую без слов, часто оказывается показательнее четко сформулированной программы.
«Величие» для анарха есть нечто вторичное, часто зависимое от случая. Понятно поэтому, что уже достигнутое не удовлетворяло великих, а нередко и раздражало. Последние слова: «And so much to do» [151] . Они неохотно позволяют, чтобы их втискивали в какие-то жесткие рамки. Это отражается — posthum [152] — в разнообразии их приверженцев. Вырастают все новые школы и секты, ссылающиеся на одного и того же учителя.
151
«(Жизнь коротка,) и так много нужно сделать» (английская пословица).
152
После смерти ( лат.).