Эвмесвиль

Юнгер Эрнст

*

Я, несомненно, должен быть благодарен отцу за то, что существую, — если, конечно, возможность существования вообще заслуживает благодарности. Имея в виду чудовищную расточительность, характерную для Универсума, невольно об этом задумаешься. Ведь, кроме меня, тогда в картографическом кабинете перед дверью в жизнь теснились еще десять тысяч кандидатов.

Отец смог дать мне существование, но не бытие. В последнем я пребывал еще до рождения, даже до зачатия, и «буду» там после смерти [267] . Бытие возникает в результате акта творения, а существование — в результате акта зачатия. Отец, зачиная сына, «одалживает» ему бытие. Зачиная сына, он символическим образом подтверждает акт творения. Ему на время одалживается жреческое достоинство; великий зов передается, от одного отголоска к другому, сквозь все века.

267

Отец смог дать мне существование, но не бытие. В последнем я пребывал еще до рождения, даже до зачатия, и «буду» там после смерти.Рассуждение

на эту тему имеется у Вико (Джамбаттиста Вико. Основания новой науки об общей природе наций. С. 300):

Итак, Поэты-Теологи с точки зрения грубейшей Физики видели в Человеке две следующие метафизические идеи: бытия (esse) и существования (existere). Несомненно, Латинские Герои ощущали это бытие в достаточной мере грубо — по еде: таково должно было быть первое значение sum, впоследствии обозначавшего и то и другое (соответственно этому даже и теперь наши крестьяне вместо «больной еще жив» говорят: «он еще ест»); ведь sum в значении «бытие» чрезвычайно абстрактно, оно охватывает всяческое бытие; чрезвычайно текуче, оно проникает через всяческое бытие; чрезвычайно чисто, оно не ограничено никаким бытием. Они ощущали также существование, субстанцию, т. е. нечто, что стоит и поддерживает, «стояние на пятках»; поэтому Ахилл «носил свою судьбу в пятках», так как там находилась его участь, т. е. судьба — жить или умереть.

То, что сын несет по отношению к отцу обязательства, отрицать нельзя. Это в порядке вещей, если отец приносит сына в жертву; такая жертва — в мифологическом, культовом и историческом смысле — закладывает некий фундамент. В порядке вещей— а правильно ли это, не мне решать; такие вопросы уводят в сторону с главной дороги. Как историк, я должен заниматься порядком фактов. Факты остаются — а вот право и законы меняются. Мне идет на пользу, что я освободился от нравственных и религиозных обязательств. Даже Моисей, когда я вызываю его в луминаре, — даже он должен держать передо мною ответ.

*

Это касается фундаментальных устоев, когда отец приносит в жертву сына. Эскимос, образ которого воскресил Аттила, отдавал себе в этом отчет. Саваоф на горе «Dominus videt» [268] даже остановил отца, который уже было замахнулся ножом для убоя. Символически потребовав жертвы, он не допустил ее прагматически [269] .

Я вызывал в луминаре царя одного из древних городов-государств, пришедшего в отчаяние после долгой осады. Не видя больше выхода, он вывел своего сына на крепостную стену и принес его в жертву Ваалу. Врагов, которые видели это, охватил ужас; они сняли осаду и покинули ту страну.

268

«Господь усмотрит» ( лат.).

269

Символически потребовав жертвы, он не допустил ее прагматически. Аллюзия на библейский эпизод жертвоприношения Авраама: Быт., 22: 2—12.

Такое в истории повторяется: во всех странах и во все времена отец призывает сына, когда уже больше не знает, как ему быть. Древние и новые правители, партийные лидеры и главари кланов, первосвященники, парламенты и сенаты… Ведут ли они справедливые или несправедливые войны, планируют ли кровную месть или грабежи, они заставляют сына сражаться за провинции либо идеи: сын должен расплачиваться за них.

Бывает и так, что сын сводит счеты с отцом: он сталкивает отца с кафедры, свергает с трона, прогоняет от алтаря.

Если я все же решусь участвовать в работе над историческим трудом Виго «Historia in nuce» [270] , к чему сам он время от времени пытается меня подтолкнуть, я обязательно вмонтирую в фундамент этого сочинения главу «Отец и сын».

*

Нет, конечно, дело не обстоит так, что я, будучи анархом, отвергаю авторитет `a tout prix [271] . Напротив, я ищу его, и именно потому оставляю за собой право на проверку.

270

…« Historia in nuce»… «История в скорлупке ореха» (лат.). Возможно, аллюзия на работу немецкого философа Иоганна Георга Гамана (1730—1788) Aesthetica in nuce («Эстетика в скорлупке ореха», 1760). В книге Юнгера «Сердце искателя приключений» (1937) имеется три фрагмента, озаглавленных Historia in nuce: <…> (с разъясняющим продолжением). В одном из них, с подзаголовком «покинутый пост», высказывается важная для понимания «Эвмесвиля» мысль (Эрнст Юнгер. Сердце искателя приключений / Перевод А. Михайловского. М.: АдМаргинем, 2004. С. 135—136):

На покинутом посту жизнь должна принять решение, подобно тому как под большим давлением материя принимает кристаллические формы. Здесь более явно проступают и низменные черты — например, команда тонущего пиратского корабля предается диким страстям. Поэтому любой строгий порядок готовит отдельного человека на случай действительной опасности, когда ему, быть может, придется стоять до последнего без приказа и поддержки. Уровень такой репрезентации определяется тем, что даже среди полного распада она способна создать стержень, который организует целое. Замещающая сила единичного человека может быть огромна, истории известны случаи, когда один надежный свидетель при полном молчании миллионов может изменить приговор.

Поэтому изучение истории относится к числу тех духовных инструментов, что необходимы для возвышенного постижения мира. Великие исторические события, сохраненные в предании, говорят на языке, прямо затрагивающем нас; и архив наших летописей содержит превосходные ответы на вопрос, как следует вести себя на покинутом посту. Среди великих навыков, которые история скрывает в себе подобно тайной академии, есть искусство умирать.

271

Любой ценой, во чтобы то ни стало ( фр.).

Я происхожу из семьи историков. Человек без истории есть, собственно, тот, кто потерял свою тень [272] . Из-за этого он становится неприятно юрким. Здесь, в Эвмесвиле, я могу сколько угодно наблюдать этот феномен в среде университетских преподавателей. Половина профессоров — мошенники, другая половина — кастраты, не считая редких исключений. А к исключениям относятся либо люди несовременные, как Бруно и Виго, либо добротные ремесленники, как Роснер.

Своего папашу я могу причислить к кастратам, к добродушным бородачам. С ним невозможно завести разговор о фактах, чтобы он не свел этот разговор к социально-экономическим пошлостям и не приправил бы соответствующим морализаторством. Говорить то, что говорят все, для него блаженство. От него только и слышишь: «Говоря так, я выражаю общественное мнение». Он еще умудряется ставить это себе в заслугу. Он по натуре журналист, хоть ему и не нравятся публикуемые ныне передовицы. «Спорное мнение» — он, как и все кастраты, полагает, что это плохо. Анарх же придерживается совершенно противоположной точки зрения; мой папаша… God bless him [273] — однако как его угораздило вообразить себя историком?

272

Человек без истории есть, собственно, тот, кто потерял свою тень… Аллюзия на книгу Адельберта фон Шамиссо (1781—1838) «Необычайная история Петера Шлемиля» (1813).

273

«Бог да благословит его», «Дай Бог ему здоровья», «Бог с ним» ( англ.).

*

Бывали и очень значимые разговоры между отцом и сыном — даже у нас в стране, еще в эпоху диадохов, — — — разговоры между находящимися у власти или между побежденными. Анарха завораживает и то и другое: в обоих случаях ощущается близость смерти. Так, если я правильно помню, был некий Антигон [274] ; во время своей последней битвы он командовал — в центре — слонами, а сын на правом фланге возглавлял конницу. Оба погибли; отца нашли лишь через несколько дней, когда за него уже принялись коршуны, однако его пес продолжал караулить труп [275] .

274

… был некий Антигон… Возможно, имеется в виду Антигон I Одноглазый (384—301 до н. э.), полководец Александра Великого, после его смерти (323) получивший в управление часть Малой Азии. В 306 г. он вместе с сыном Деметрием Полиоркетом принял царский титул, а в 301 г. потерял в битве при Ипсе (сражаясь против Кассандра, Лисимаха и Селевка) и государство, и жизнь. Деметрий же спасся с 9 тыс. человек. Что расходится со словами Э. Юнгера. Тут следует вспомнить еще о том, что в 316 г. до н. э. именно Антигон убил Эвмена, бывшего полководца Александра Великого и сатрапа (с 323) Каппадокии и Пафлагонии. Судя по дневниковым записям, Э. Юнгер изучал этот материал по книгам Дройзена «История Александра Великого» и «История диадохов».

275

… однако его пес продолжал караулить труп. Тут какая-то перекличка с судьбой Лисимаха. Вот что Э. Юнгер пишет в дневнике 9 августа 1974 г.: «Наконец, собаки. В эпоху диадохов даже побежденному редко отказывали в погребении с праздниками и соревнованиями. После поражения Лисимаха при Коросе, казалось, правда, что пройдет вечность, пока дело дойдет до этого. Среди массы убитых трудно было отыскать труп царя, если б его не охраняла его собака» («Семьдесят минуло», 2 т.). Стоит также заметить, что, по другим источникам, Лисимах погиб в сражении при Курупедии.

Позднее погиб также один адмирал, с обоими сыновьями; они пошли ко дну вместе с флотом — — — мой братец, не упускающий случая ляпнуть глупость, прокомментировал это так: «Какая нелепость, что они вышли в море все вместе».

Потом — разговор отца с сыном перед казнью последнего под крепостной стеной; разговор, который на сорок лет продлил чью-то власть. И, наконец, разговор перед убийством тирана, который обычно, как то заложено в природе вещей, происходит все-таки между братьями.

Я, конечно, понимаю, что ни обычные войны, ни войны гражданские здесь у нас исторического смысла не имеют. Война ведется отцами, гражданская война — между сыновьями. В Эвмесвиле все сводится к тому, чтобы держать наемниководновременно и в строгости, и в довольствии, да еще зорко приглядывать за офицерами. Уже поэтому мы неохотно принимаем участие во внешних распрях. И революции тоже теряют свою привлекательность, когда становятся перманентными. Тираноубийство, умерщвление tyrannus absque titulo [276] , предполагает в качестве предпосылки наличие угнетаемых, но сильных личностей. Здесь же убить тирана — все равно что отрубить голову Гидре: убей тирана, и — как когда-то во времена Лисимаха — вместо него появятся тридцать новых [277] .

276

Тирана без титула ( лат.).

277

… и — как когда-то во времена Лисимаха — вместо него появятся тридцать новых. Имеется в виду, возможно, правление Тридцати тиранов в Афинах в 404—403 гг. до н. э. Лисимах — живший в то время единственный сын знаменитого афинского политического деятеля Аристида.

*

Вступать в разговор с моим отцом так же бесполезно, как рыться в лагунной тине. Поскольку старик вдохновляется давно обветшалыми лозунгами, он связан с традицией даже тесней, чем я. Однако в его случае это некрофилия.

Я же в пространственном смысле — анарх, во временном смысле — метаисторик. Поэтому я не считаю себя ничем обязанным ни современной политике, ни преданию; я — неисписанный лист, человек, открытый для всех веяний и способный работать в любом направлении. Старик же, напротив, продолжает наполнять своим вином прохудившиеся бурдюки: он верит в конституцию, хотя уже ничто и никто не существует в соответствии с ней.