Евпраксия
Шрифт:
«Папа! Папа!» — разнеслось по рядам. В окружении кардиналов появился Урбан — в белых, расшитых золотом длинных одеждах и высокой тиаре — папской короне, надевавшейся в торжественных случаях (а во время богослужений её заменяла митра). Первосвященника подвели к огромному трону, установленному в центре импровизированного «партера». Обернувшись к собравшимся, римский понтифик не спеша произнёс напутственную молитву и провозгласил церковный собор открытым.
Первый час обсуждения был для зрителей скучноват: говорили о том, как в отдельных епархиях соблюдаются законы, принятые прежним Папой Григорием VII, — о безбрачии католических священнослужителей, о владении монастырями землёй, о соотношении светской и духовной властей. Наконец Урбан перешёл ко второму вопросу — рассмотрению жалобы, поданной ему Адельгейдой. Попросил одного из немецких епископов зачитать официальные грамоты — собственно жалобу и решение собора в Констанце. Два германских архиепископа, также приехавшие в Пьяченцу, подтвердили подлинность решения и добавили от себя: Генриха IV отлучали от власти и раньше, но безрезультатно. Но теперь, после вскрывшихся фактов вероотступничества и сатанизма, надо добиться реального смещения самодержца. А архиепископ Базельский прямо указал, что считает необходимым передать престол королю Италии — Конраду.
Папа пригласил государыню выйти в центр.
Евпраксия — маленькая, хрупкая, в тёмном одеянии, оттенявшем бледность её лица, — встала с кресла и предстала перед народом, чуточку потупившись. По рядам пробежали реплики: «Да она премилая», «Из каких славян — полька или русская?», «Говорили, что Генрих ежедневно стегал её плёткой», «Вот бедняжка!».
Урбан задал первый вопрос:
— Можете ли вы, ваше императорское величество, утверждать, что ваш первый муж, Генрих фон Штаде по прозвищу Длинный, маркграф Нордмарки, был отравлен по приказу его величества Генриха Четвёртого?
Государыня покачала головой отрицательно:
— Я могу лишь предполагать... Подозрительно совпадение двух смертей: прежней императрицы и моего супруга. Словно по заказу. Вскоре после этого император сделал мне предложение...
— Значит, вы согласились выйти замуж за кесаря, будучи ещё в трауре?
— Да, но поставила условие: обручение через год, не раньше. Так оно и произошло.
— Вы решили выйти за него по душевной склонности?
— Безусловно.
— А когда вы поняли, что любите монарха?
— С самой первой встречи. Просто я боялась в этом себе признаться.
— А когда вы увиделись впервые? И где?
— В Кведлинбурге, в монастыре, где я обучалась, переехав в Германию из Киева.
— То есть до замужества с маркграфом Генрихом Длинным?
— Получается, что так.
— Значит, вы любили императора, выйдя за другого?
— Повторяю, ваше святейшество: я боялась себе признаться в этом. Но теперь понимаю, что уже любила.
— Значит, Генриха Длинного вы не любили?
— Нет, ну отчего же? Но — иначе... Больше — уважала...
Гул прошёл по рядам епископов, а потом и простых мирян.
— Мужа уважали, а любили Генриха Четвёртого?
— Да, пожалуй... Понимаете, император обладает сверхъестественной силой. Я в его присутствии, под его пронзительным взглядом, совершенно теряю волю, становлюсь как бы невменяемой. В этой моей привязанности к нему есть отчасти что-то нездоровое, непонятное и пугающее.
— До сих пор?
— К сожалению, да...
Зрители опять зашумели, обсуждая услышанное.
Папа задал следующий вопрос:
— Можно ли понять, что его величество обладает чарами колдуна?
Адельгейда смутилась:
— Я не знаю... Но воздействие это ни на что не похоже.
— Очень интересно. Расскажите теперь, дочь моя, о так называемом Братстве николаитов. Как узнали вы про него, как вас принуждали в него вступить? Генрих уговаривал лично?
— Нет, на эту тему мы почти не беседовали. Объяснял его духовный отец — Рупрехт Бамбергский, ныне уже покойный.
— Что он объяснял?
— Кто такие николаиты и откуда они взялись.
— Изложите, пожалуйста, только вкратце.
— Якобы они следуют вероучению Николая Пинарского, одного из первых святых, отрицавшего культ Креста Святого и седьмую заповедь. Крест — каббалистический знак, не имеющий христианско-сакрального значения...
— Про седьмую заповедь разъясните, — оборвал её Урбан. — Речь идёт о блуде и кровосмешении?
— В общем, да. Потому что николаиты не считают грехом супружескую неверность, равно как инцест.
— На каком основании?
— Говорят: все люди родственны, ибо произошли от Адама, и любой брак — кровосмесителен.
Шум поднялся такой, что охранникам пришлось усмирять наиболее разошедшихся зрителей. Наконец понтифик смог продолжить допрос:
— В чём же состоит обряд посвящения в Братство?
— В целой серии ритуалов, в ходе которых посвящаемые и уже посвящённые предаются всевозможным плотским грехам. А затем проходят обряд очищения огнём.
— Вы прошли обряд?
— Нет, не полностью.
— Как сие понять?
— Под нажимом его величества и Рупрехта согласилась. Я не понимала всей сущности и наивно полагала... словом, неважно. Согласилась, и точка. Плохо сознавала вначале, что со мной происходит. Поступала, как скажут... И пришла в себя в тот момент, как мне полагалось отречься от Креста, плюнув на него.
— Вы не плюнули?
— Нет. И поэтому не стала николаиткой. Генрих был вне себя. Мы расстались фактически...
Урбан уточнил:
— Можно ли понять, что всю первую половину ритуалов вы прошли?
— Я же говорю: плохо сознавая...
— Но прошли?
— Да, прошла.
— Прелюбодеяния?
— Да.
— Свальный грех?
— Ах, к чему такие подробности?! — Адельгейда с хрустом ломала пальцы. — Я не понимала, что делаю...
— Вы должны ответить.
— Хорошо, отвечу: и свальный грех.
Зрители внимали с таким напряжением, что над берегом висела первозданная тишина.
— И кровосмешение? — продолжал понтифик неумолимо.
— Слава Богу, нет. Генрих предложил Конраду быть со мной в числе прочих, но наследник престола отказался.