Евпраксия
Шрифт:
1096 год выдался для бывшей императрицы очень непростой. Главной ненавистницей её сделалась, помимо фон Берсвордт, ставшей каммерфрау молодой итальянской королевы, и сама Констанция. Юная капризная скандинавка, избалованная и вздорная, некрасивая и зловредная, невзлюбила русскую с самого начала. Не исключено, что дошли до неё несуразные слухи о любовной связи мачехи и пасынка... Словом, по мере проживания под одной крышей ненависть жены Конрада возрастала неукротимо. То ли ревность была причиной, то ли зависть к красоте Ксюши, не иссякшей, несмотря на её невзгоды, то ли просто адское желание мучить беззащитную женщину... Евпраксия старалась реже выходить из своих покоев, посещала церковь Сан-Микеле только по воскресеньям и присутствовала на общих застольях лишь по праздникам. Но Констанция даже в эти редкие случаи их общения говорила дерзости — что-то вроде: «До чего ж бывают наглыми люди — пригласили их погостить недельку, а они не уезжают годами!» Разумеется, тут не обходилось без влияния Берсвордт...
Ксюша ждала герцога де Бульона как манны небесной. Но бургундец не ехал и не ехал. Оставалось одно развлечение — зоосад.
Надо сказать, что шестнадцатилетняя королева привезла с собой из Неаполя целый зверинец — льва, пантеру, нескольких павлинов, выводок шимпанзе и удава. Клетки разместили в саду замка, и специально нанятый слуга задавал корм животным. Конрад с удовольствием демонстрировал всем своим гостям собранную фауну и хвастливо обещал в скором времени завести у себя крокодила и слона. Гости поражались и ахали.
Адельгейда тоже, прогуливаясь в саду, наблюдала за обезьянами и хищниками, иногда кормила павлинов. И установила добрые отношения с Филиппо, что служил при клетках. А тем более итальянец проявлял естественный интерес к Паулине; Шпис пока не сдавалась, между ними шла тонкая игра, и влюблённый нередко жаловался хозяйке:
— Я ведь с добрыми намерениями, поверьте. Если она захочет, то могу жениться.
Бывшая императрица смеялась:
— Сами разбирайтесь и не впутывайте меня!
— Нет, ну, если спросит вашу светлость — дескать, как ей быть и на что решиться, вы уж поддержите меня и скажите, что Филиппо — человек неплохой, и к вину склонность не имеющий, и свои обязанности исполняющий рьяно.
— Хорошо, скажу.
— Очень вам буду благодарен.
А служанка относилась к ухаживаниям служителя зверинца как-то несерьёзно, с долей иронии. Отвечала на вопросы Опраксы:
— Разве это мужчина? Тьфу! Словно в поговорке — ни кожи, ни рожи. Я таких не люблю. Настоящий мужик должен быть большим, косолапым и мохнатым — как медведь. А мозгляк Филиппо носом не вышел. И другими своими конечностями...
Но однажды в августе итальянцу удалось уговорить Паулину прогуляться в город — побывать на празднике апостола Павла, ведь она, Паулина, тоже это имя носила. Евпраксия дала согласие:
— Ну конечно, сходи, развлекись, развейся. А не то закиснешь в четырёх стенах, сидючи со мною.
— Как-то боязно оставлять вас одну.
— Перестань, не придумывай глупостей. Конрад выделил мне охрану, посторонний в мои покои не прошмыгнёт.
— Посторонний — нет, а вот кто-нибудь из «своих»... Вы ведь понимаете, про кого я!
— Разумеется. Но не думаю: мы с фон Берсвордт перестали общаться, и, надеюсь, она забыла все свои угрозы.
— Вашими б устами... Только мне тревожно чего-то.
— Я тебе приказываю идти!
— Хорошо, хорошо, как знаете...
После её ухода Адельгейда читала книгу — сборник произведений Иоанна Златоуста на греческом, а потом как-то заскучала, затомилась и решила спуститься в сад.
Было очень жарко и тихо: половина обитателей замка удалилась в город на праздник, остальные пережидали полуденное пекло под крышей. Звери тоже томились в клетках, и особенно удав, кожа которого сильно пересыхала. Шимпанзе приветствовали Опраксу радостными визгами, стали ей протягивать миски для питья. Та взяла ведёрко и пошла к бочке, где копилась вода. Напоила обезьян и павлинов, окатила удава, но к пантере и льву приблизиться побоялась — только издали пожала плечами: извините, мол, ничего не могу поделать. Лев смотрел на неё тоскливо, развалясь на полу, тяжело дышал. А зато пантера, спрятавшись в тенёк, наблюдала за бывшей государыней зорко — золотисто-зелёными сверкающими глазами, кончик её хвоста нервно вздрагивал.
— Вот вы где, неуловимая дама! — раздалось из-за деревьев.
Обернувшись, Евпраксия увидела не спеша идущую по дорожке Берсвордт.
— Я зашла к вам в покои, но охрана ответила, что искать вас надо в саду.
— Что вам надо, Лотта? Королевская чета поскакала на праздник...
— А её величество меня отпустила. Для серьёзного разговора с вами.
Ксюша сделала шаг назад, отступая в тень:
— Ну, так говорите.
— Я и говорю. Мы немедленно уезжаем с вами в Германию.
Киевлянка снова отступила на шаг под её напором:
— Интересно! Это кто же решил такое?
— Королева Констанция при моей поддержке.
— Пусть своё решение скушает за ужином. Я здесь нахожусь по соизволению короля Конрада, моего, между прочим, пасынка. Только он волен отказать мне от дома.
Немка сделала шаг вперёд:
— Но от дома вам никто не отказывает. Просто нам пора уезжать. Генрих нас заждался.
— Это кто сказал?
— Я вам говорю. Он ещё в Вероне приказал мне привести вас к нему — мёртвую или живую. Я хотела мёртвую... но уловка с вашей лошадью в Каноссе не удалась. Стало быть, придётся живую.
Адельгейда опять отступила и почти вплотную приблизилась к клетке, где сидела пантера. Улыбнулась криво:
— Неужели вы всерьёз полагаете, что вернусь в Германию добровольно?
Берсвордт придвинулась к ней:
— Нет, конечно. Но у вас нет иного выбора. Или смерть, или возвращение. Защитить вас никто не сможет, ибо Конрад на празднике, Паулина тоже, а охрана наверху, караулит двери. Экипаж уже наготове. Мы сейчас выходим из сада, залезаем в повозку и уезжаем. Стража на воротах подкуплена и препятствий чинить не станет. Очень просто. — Взяв её за плечи, Лотта притиснула Адельгейду к прутьям. — Или вы погибнете в лапах у пантеры!
Бывшая императрица попыталась вырваться:
— Нет! Пустите! Вы не смеете, подлая!
— Смею, ваша светлость, очень даже смею! Отомщу за всё! И верну расположение государя!
Чёрная хищница прыгнула на прутья и, разинув пасть, полоснула лапой по плечу Опраксы, вырвав вместе с лоскутом платья не такой уж маленький кусок мяса. Евпраксия дёрнулась, крутанула обидчицу, и теперь уже Берсвордт оказалась прижатой к клетке. Дикая кошка, помешавшись от запаха свежей крови, запустила длинные когти ей в спину. Та вскричала от боли, отшвырнула от себя русскую и упала у клетки на колени. Но Опракса не растерялась и, схватив деревянное ведёрко, запустила в немку. К сожалению, промахнулась. Каммерфрау собралась с силами и опять набросилась на противницу. Обе начали кататься в пыли, яростно вопя и валтузя друг друга. Несомненно, Лотта была покрепче и, хотя спина её сильно кровоточила, постепенно стала одолевать. Опрокинула Ксюшу на грудь, в грязь лицом, села ей на поясницу, утянула руки назад и поволокла к клетке. Бывшая жена Генриха упиралась, дёргалась и кряхтела сквозь зубы: «Нет! Нет!» — но дворянка продолжала её толкать к лапам хищницы. Видя это, пантера извивалась у прутьев, вожделея лакомство. В остальных клетках звери тоже разволновались. Обезьяны скакали и взывали о помощи, оскорблённо кричали павлины, даже лев приподнял гривастую голову и смотрел с вопросом в глазах на происходящее. Лишь удав ни на что не реагировал. Привалившись к прутьям, кошка выставила лапу и пыталась когтями зацепить голову Опраксы, приближавшуюся к ней, понукаемая Берсвордт. Расстояние сокращалось. Вот осталась пядь... вот всего лишь каких-нибудь два вершка... Вот уже средний коготь дотянулся до завитка волос... Но в последний момент киевлянка нагнула шею и, схватив соперницу за талию, перекинула через себя. Хищница вцепилась немке в мягкое место, начала кусать и рвать зубами. Обливаясь кровью, женщина едва вырвалась, отлетела и упала на землю. Не успев передохнуть, получила такой удар ногой в челюсть, что мгновенно потеряла сознание.