Евпраксия

Казовский Михаил Григорьевич

Вечером ей предстояло многое открыть для себя: графский пир в зале для гостей — с колоссальным камином в полстены и прекрасными коврами; острые и пряные кушанья (суп не подавали, сразу ели жареное мясо — кабана, оленя, цесарки, запивая вином и настойками); музыку на арфе и цитре, романтические баллады в исполнении придворных певцов (тётя Ода ей переводила), выступления жонглёров и акробатов (очень похожих на русских скоморохов), дрессированных голубей; коллективные пляски, чем-то напоминавшие хороводы...

А в другие дни были также прогулки на свежем воздухе и потешный рыцарский турнир за городом, проведённый женихом в честь своей дамы сердца: там в финале граф схлестнулся с нашим Сновидкой и копьём сшиб его с седла. Но копьё было без железного наконечника, и дружинник лишь слегка поранил себе плечо. А невеста вручила Длинному перевязь победителя. В общем, она уже успокоилась, даже порозовела и воспринимала действительность в радужных тонах.

Отдохнув с неделю, отбыли восвояси Ян Вышатич и его добры молодцы. Воевода благословил племянницу на житье в Германии, наказал вести себя смирно, слушаться Опраксу и спешить ей на выручку в нужную минуту. А княжна от души поблагодарила пожилого тысяцкого за отличную службу и просила передать в Киеве низкие поклоны.

Дня четыре спустя Евпраксия со свитой и в сопровождении Оды фон Штаде отбыла в Кведлинбург. На прощание граф, несколько тушуясь и нервничая, произнёс (а графиня перевела):

— Драгоценная О-пракс-а! — Он перебирал край своего плаща. — Должен вам признаться с прямотой воина и рыцаря: я до самого вашего появления в нашей Нордмарке сомневался, верен ли сей выбор, надо ли было отправляться за невестой на Русь... Но когда вы вышли на торговую площадь, я узрел ваш лик, а затем увидел вблизи, в сердце моём затеплилось радостное чувство. Знаю, знаю, что смогу вас искренне полюбить. И надеюсь: если не сейчас, то со временем вы ответите мне взаимностью... — Граф взглянул на неё в упор, просто и тепло. — Будьте же здоровы, пусть учёба в Кведлинбурге превратится для вас в удовольствие. Обещаю навестить предстоящей осенью. Доброго пути! — И поцеловал ей руку.

Дочка Всеволода ответила:

— Благодарствую за приём и за ласку. Да хранит вас Иисус Христос. Стану ждать вашего приезда. До свидания, милостивый граф! — поклонилась в пояс и пошла к повозке.

В тот же день, к вечеру, их процессия оказалась в Бремене, где заночевала. А на следующее утро, погрузившись на заранее приготовленный корабль, поплыла вверх по Везеру и Аллеру. Стоя с Фёклой на палубе, подставляя щёки лёгким прохладным дуновениям, долетавшим с речной глади, Евпраксия без конца спрашивала подругу:

— Ну, скажи, скажи, он тебе понравился? Ты могла бы полюбить похожего на него?

— Отчего бы нет? — пожимала плечами Мальга. — Мне его братец — Людигеро-Удо — шибко глянулся. Смотрит, правда, букой — ну так что ж с того? Он ить нам ровесник. Возмужает — повеселеет. Твой же Генрих — вьюноша приличный, чинный, благородный...

Ксюша большей частью молчала, думая о своём. Говорила медленно:

— Нет, дружить — за милую душу. В шахматы играть да дурачиться... Но идти под венец? Как представлю себе — мороз по коже.

— Фу, какая глупая! — фыркала боярышня. — Что заране трусить? Сказано же было: свадебку сыграете через лето, как тебе шешнадцать стукнет. А за столько времени много ишо воды утекет. И сама вырастешь, да и он в настоящего мужа превратится. Вот тогда и рассудишь.

Тут по лесенке поднималась Груня Горбатка и охала:

— Свет мой, девонька, разве ж можно на ветру-скрозняке стояти? Не ровен час — продует. Что прикажешь делать тогда, чем тебя отпаивать? Вниз спустися, соблаговоли, там покойней, моя голубушка...

На второй день пути снова пересели в повозки и часа через три были в Кведлинбурге. По величине город оказался схожим со Штаде и гораздо меньше Гамбурга или Бремена. Общий вид городков также совпадал: главные ворота с гербом Кведлинбурга — в виде сторожевого пса, чуть выше — богиня плодородия Абунданция осыпала каждого въезжавшего из рога изобилия; главная улица называлась Широкая, а базарная площадь — Маркетплац, где на северной стороне возвышалась ратуша, рядом с порталом которой был поставлен каменный великан — Роланд, символ власти королей. Монастырь и церковь Святого Сервация находились на горе Шлоссберг, как бы нависая над местностью. Мощные их башни угнетали воображение. В церкви, в крипте под алтарём, пояснила по ходу тётя Ода, захоронены останки Генриха I, а в самом монастыре существует другая крипта, вырубленная в скале, где должны были покоиться умершие аббатисы, но на самом деле тут хранят овощи и уголь. А напротив Шлоссберга — холм с основной частью города, и к нему вели 99 каменных ступенек. Сверху открывалась живописная панорама с домиками-фахверками на извилистых улочках, а за башнями городской стены — пышные, цветущие предгорья Гарца. «Красота!» — восхитилась Ксюша. «Лепота!» — подтвердила Фёкла.

Встретить долгожданных гостей вышла настоятельница — преподобная мать Адельгейда. Про неё тётя Ода сказала так: «Ты её любить, йа, йа, потому што она иметь много доброта и болшой душа. Не похожа на свой брат-король — Хенрихь Шетвертый, еретик унд злё-дей». Евпраксия вздрогнула: «Ой, мне говорили о нём жуткие слова!» И графиня фон Штаде согласилась: «Йа, йа, он не признавать Папа Римский и любить чёрный месса, на сатана!» И когда княжна перекрестилась от страха, закончила: «Мы, саксонцы, бороться с ним!»

Мать Адельгейда в самом деле была приятной маленькой женщиной, лет примерно сорока, с тонкими чертами лица и насмешливыми глазами.

— О, какая милая эта русская девочка! — улыбнувшись, сказала она по-немецки. — Генрих Длинный приобрёл настоящее сокровище. — Приглашающе взмахнула рукой: — Скромная обитель Святого Сервация к вашим услугам, господа. Проходите, располагайтесь. Наши воспитанницы не живут в роскоши, но и не нуждаются. После размещения в кельях милости прошу ко мне отобедать. Я представлю княжне её наставницу, сносно знающую русский язык, так что им будет проще понять друг друга.

Сам обед в покоях аббатисы не напоминал монастырскую трапезу — и вином, и изысканными пряностями. Матушка Адельгейда с аппетитом съела целого каплуна и прилично выпила, но почти что не захмелела. Тётя Ода не отставала в съеденном и выпитом, без конца хихикала и порой отпускала непристойные шуточки, на которые настоятельница махала ладошкой, а потом осеняла себя крестом, говоря с усмешкой: «О, побойтесь Бога, маркграфиня, в этих стенах не положено так фривольно себя вести. Что подумают дети?» Но княжна и боярышня по-немецки не понимали и подумали только одно: тут намного живее, чем в монастыре Янки.