Европа-45. Европа-Запад
Шрифт:
— Мы в Америке привыкли, что Сицилия — это родина всех знаменитых гангстеров,— вспомнив о своем давнишнем споре с Пиппо Бенедетти, сказал Юджин и засмеялся,— поэтому и рисовалась она нам всегда как нечто голое и жалкое.
Раны их заживали на диво быстро. Видимо, в этом играл свою роль сухой климат Сицилии. Они уже ходили вдвоем, грелись на солнышке, любовались с террас то живописными глыбами розового камня, брошенного в море и названного «Изола Белла», что означало — «Прекрасный остров», то купальнями пляжа Мортелле, то дворцом герцога Сан-Стефано. Они понемногу бродили по Таормину, начиная свои странствия от собора и спускаясь все ниже и ниже, к самому морю, к пляжу Мазарро, скрытому меж двух высоких мысов; вода была там настолько теплой и синей, что даже нельзя было в это поверить. Вопреки запретам врачей, они
Сицилия раскрывалась их глазам, великолепная и суровая. Нигде не могло быть такого синего моря, как то, что омывало Сицилию. Такое море существовало только в старых сказках. Да не все сицилийцы видят свое море. У многих жизнь проходит на каменистых плато центральной Сицилии, где они вдыхают пыль сицилийских дорог, такую мелкую и столь белую, что, как говорил Данте, на свете и снега нет такого белого... И ухо их ласкает не шум прибоя, а грохот выстрелов бандитов «мафии» — бандитской организации, которая на протяжении столетий наводит страх на весь остров. Юджин и капитан ездили к вулкану Этна. В солнечные дни он отлично был виден из Таормина. По дороге они досыта наслушались рассказов о «мафии», об убийствах, убийствах из-за угла, которые не прекращались ни во время войны, ни после, когда на Сицилии уже давно хозяйничали союзники.
Юджин и капитан до сих пор вспоминали, как сладко было вино «мальвазия сичилиана»,— они пили его в День Победы. Но когда они увидели, как сицилийский виноградарь вспахивает свой клочок земли деревянным плугом, сохранившимся, вероятно, еще с тех времен, когда и вправду существовали боги, столь ценившие, если верить мифам, мальвазию, то невольно подумали, что не для всех так уж сладко это сицилийское вино... Да и пили здесь больше не вино, а сок из кактусов, кроваво-черный сок опунций, густо усеявших горы, нависая своими колючими лапами-ветвями над шоссе и над руслами высохших рек, заваленными камнями.
История оставила на Сицилии бесчисленное количество следов. Здесь были греки и римляне, византийцы и арабы, норманны и... гитлеровцы. Каждый завоеватель действовал на свой лад. Одни воздвигали храмы и строили театры, другие разрушали их,— а ныне потомки с одинаковым чувством заинтересованности и изумления осматривали уцелевшие сооружения, все эти храмы, палаццо, замки, фонтаны без воды, дома правосудия, развалины театров, святынь, римских купален... Одни только названия городов напоминали об истории: Таормин, Сиракузы, Палермо, Агригантум. Это было не то что в Америке, где просто копировали названия Старого Света, называя мелкие города Вавилоном, Москвой, Лондоном, Парижем, Варшавой. Здесь царила подлинная история, седая и древняя, как сама земля.
А что за ландшафты открывались твоим взорам из одного только Таормина! Из-за руин греко-римского театра, насчитывающего две тысячи лет существования, проступали синяя даль Ионийского моря и мрачный конус Этны в центре острова. Но диво дивное: душа сицилийца, невзирая на грозные чудеса его земли, невзирая на величественно-монументальные памятники истории его острова, осталась мягкой, ласковой и нежной.
Юджин убеждался в этом, вслушиваясь лунными ночами в сицилийскую песню, которая пробивалась откуда-то с затененного безмолвными горами морского берега. Убеждался, впервые увидя неповторимое произведение рук сицилийца— так называемую «карето сичилиано», небольшой, двухколесный деревянный возок, куда впрягают осликов или мулов, возок, подобно тончайшему кружеву вырезанный из дерева, раскрашенный красками, вобравшими в себя все богатство и разнообразие оттенков сицилийской земли; украшенный миниатюрными
— Черт побери,— восклицал Юджин,— я начинаю сожалеть, что мои предки выбрали для переселения из Германии Америку, а не сей дьявольски очаровательный уголок нашей земли. А не плюнуть ли мне на все, жениться на сицилианке и остаться здесь разводить лимоны?
Капитан молчал. Сицилия была прекрасна, но что ему до этого? И что ему до восторгов Юджина, если его судьба уже предрешена?
Вернер отплывал из Мессины под вечер летнего дня. Капитан, несмотря на то что ранение у него было куда более легким, почему-то задерживался в Таормине, а Юджина ждала новая служба, о которой позаботился капитан.
Теплоход отошел от причала. Порт оставался позади. Все оставалось позади: горная земля, благоухание лимонных и апельсиновых рощ, разогретые на солнце камни городских улиц, женщины с удивительно черными, таинственными, как сама любовь, глазами, мужчины с печальными лицами.
Чайки летели вслед за пароходом. Летели стайкой, шумливой, беззаботной. Вот они опустились на воду, едва касаясь ее, на миг замерли, потом поплыли назад, чем дальше— всё быстрее, поплыли вместе с водой, с берегом, с городом, с людьми, заполнившими узкую набережную, с горами...
Но чайки не хотели плыть назад. С резким криком взметнулись они в воздух и полетели вслед за пароходом, догоняя и обгоняя его...
Юджин стоял на палубе, смотрел на чаек, на берег Сицилии и с грустью думал, что порой птица, слабая, маленькая, незначительная пушинка в мироздании, способна на большее, чем всемогущий человек.
«Вот черт!—подумал он.— Уж лучше не показывали бы американцам этой Европы вообще, тогда б они считали, что Америка — лучшая страна в мире... А теперь боюсь, что их не выгонишь отсюда. Да и меня б не выгнали, будь у меня такая возможность».
После Сицилии Юджин очутился в Тироле. Он входил в группу, носившую загадочное и несколько нелепое название «Пейпер-Клипс»[62], где нашел десятки офицеров, молодых, интеллигентных, вежливых. Они получили университетское образование, знали все существующие на земле языки, разбирались в психологии человека, знали как свои пять пальцев не только маленький городок Альтаусзее, не только Тироль, а похоже было, что всю Европу,— среди таких людей Юджин чувствовал себя явно не в своей тарелке... Однако ему намекнули, что его услуги для миссии «Пейпер-Клипс» могут быть весьма ценными. После этого он успокоился.
В Альтаусзее преобладал женский пол. Здесь должен был быть центр того безумного Альпийского редута — одна из затей глуповатого фюрера, и под защиту редута собрались жены высокопоставленных берлинских чиновников, семьи партайляйтеров, генеральские дочери, любовницы эсэсовских головорезов. Мужчины сочли более благоразумным не попадаться на глаза завоевателям. В горах было достаточно убежищ и без этого. Ходили слухи, что где-то здесь скрывается сам Мартин Борман, которого искали, чтобы приобщить к главным военным преступникам на Нюрнбергском процессе. Бывший гаулейтер Тироля Франц Гофер скрывался якобы с группенфюрером СС Карлом Вольфом — бывшим офицером связи Гиммлера в главной квартире Гитлера, организатором и руководителем секретных переговоров между гитлеровцами и союзниками в Северной Италии. Об этих птицах и птичках меньшего калибра говорили меж собой офицеры, когда сходились во время обеда в местном ресторанчике под вывеской «Четыре времени года». Здесь можно было услышать целые легенды. О том, как был пойман Кальтенбруннер и как из-под самого носа у американцев сбежал Адольф Эйхман, организатор уничтожения шести миллионов евреев, один из самых кровавых преступников среди всех нацистов. Рассказывали, как повезло одному английскому полковнику, который обнаружил в небольшом городке Волькенштейн фрау Герду Борман — жену пресловутого Бормана. Она бежала в Тироль из Оберзальцберга вместе со своими девятью детьми и привезла с собой целый чемодан писем супруга. Там же, в этом чемодане, находились секретные документы и стенограммы всех бесед Гитлера, которые он вел на протяжении всей войны во время обедов. А еще рассказывали, что в окрестностях горного озера Теплитцзее все время, находят новые и новые трупы немцев, хотя война уже окончилась и никаких вооруженных групп в горах не должно было оставаться.