Европа-45. Европа-Запад
Шрифт:
— У нас тут временная проводка — это никуда не годится, сделайте фундаментальнее и внутреннюю, чтобы было понадежнее. Так будет эстетичнее. Не станем же мы работать в таком бараке!
Насчет барака немец, конечно, явно преувеличил, но Вильгельму пришлась по душе хозяйственная жилка чиновника. Он одобрил мысленно работоспособность немца и обуревающий его пыл, с которым он штурмовал бумагу. Хоть здесь, хоть в этой комнате магистрата, что-то делалось!
Вильгельм разложил инструменты, осмотрел проводку и приступил к работе. А немец все писал, шелестел пером, словно мышь в углу, и не подымал головы
Тогда у Вильгельма внезапно возникла идея рассказать чиновнику про их виллу-ротонду. Поведать о трех таинственных пришельцах, которые с первой же ночи терроризируют слепого Макса, угрожают ему, тянут с него деньги, забрали все имеющиеся у него продовольственные запасы. Двое из них — здоровяк с бородой и мордатый Шнайдер — не выходят из виллы даже по ночам, а тот, что помоложе, мотается по городу, очевидно занимается спекуляцией, так как приносит домой американские сигареты, продукты, выпивку... Тогда они напиваются и выгоняют Макса и его, Вильгельма, из виллы, угрожают им, бахвалятся своими связями с американцами. Пускай полиция проверит, что они за люди. Вполне вероятно, что это какие-то важные шишки, замаскированные фашисты, скрывающиеся от справедливого возмездия.
— Могу ли я рассказать вам одну вещь? — не прекращая работы, обратился к чиновнику Вильгельм.
— Если это входит в мою компетенцию,— сказал немец,— почему же нет?
Но писанины своей не отложил, головы не поднял.
— История эта несколько загадочна, но, наверно, вам теперь приходится ежедневно иметь дело с загадочными историями,— сказал Вильгельм.— Я живу в Ниппесе. Бывшая Альтендорфштрассе. Собственно говоря, улицы теперь нет, нет и домов. Осталось лишь одно строение. Его называют вилла-ротонда.
— Да, да, вилла-ротонда,— чиновник пододвинул к себе новый лист бумаги и стал записывать.
— Владелец этой виллы — слепой. Бывший боксер. На мой взгляд, неплохой парень. Он дал мне пристанище, когда я вернулся из концлагеря.
— Так, так. Вы вернулись из концлагеря.
— Однажды ночью туда внезапно ворвались трое неизвестных. Они ведут себя довольно нагло, терроризируют хозяина... Порядочно времени они уже находятся там... Надо бы проверить их. А вдруг это нацисты? Один из них Шнайдер. Другой, с бородой, как у Льва Толстого, называет себя...
— Шнайдер? — чиновник наконец поднял голову. Вильгельм увидел узкие, плотно сжатые губы, водянистые глаза, мясистые щеки.
У него из рук выпал молоток. Если б было куда попятиться, Вильгельм попятился бы, но позади него — стена. Он потер себе лоб согнутой в локте левой рукой, потер просто рукавом спецовки, как бы желая отогнать привидение. Но привидение не исчезало. Водянистые глаза светились, словно гнилые болотные огни, мясистые щеки свисали с холодной наглостью, губы надменно сжимались, чтобы подчеркнуть значимость их обладателя.
— Господин Лобке! — воскликнул вне себя Вильгельм.
Чиновник и глазом не моргнул.
— Господин Лобке! — повторил почти в отчаянии Вильгельм.
— Вы не сказали мне ничего нового,— произнес чиновник.— Да, я Лобке. Но какую это имеет связь с той историей о вилле-ротонде в Ниппесе?
— Никакой. Но зато есть связь между нами!Не могли бы вы припомнить Вильгельма Вейхса? Я помогу вам. Берлин... Помещение на Принцальбертштрассе,
На лице с мясистыми щеками не дрогнул ни один мускул.
— Охотно верю вам, доктор Лобке, что вы не помните меня,— уже овладевая собой, спокойно продолжал Вильгельм.— Трудно, конечно, припомнить то, что происходило двенадцать лет назад. Во-первых, таких, как я, прошло перед вами великое множество, а во-вторых, мало ли что еще вы делали после этого... Разве я говорю неправду, доктор Лобке? Неужели вы забыли свою сакраментальную фразу: «Подпишите. Не подпишете — последствия обычные». Подписавшего заранее заготовленный вами протокол, где все от начала до конца было клеветой, сразу же ждала виселица. Отказавшийся подписать попадал в концлагерь. Это и называлось обычными последствиями. Я не подписал и двенадцать лет испытывал на собственной шкуре, что такое «обычные последствия». Неужели вас не мучила совесть, доктор Лобке?
Теперь вы вон куда забрались. Я должен идти и рассказывать о нацистах, скрывающихся от справедливой кары, такому же нацисту, как они сами, а то и того хуже. По какому праву вы засели здесь, доктор Лобке?
Лобке выпрямился за столом. Энергичным движением выбросил вперед руку:
— Я прошу вас оставить помещение! Вы просто мелкий дебошир!
Вильгельм подошел к американцу, который теребил теперь уже телефонную трубку, и указал на Лобке:
— Послушайте, офицер,— взволнованно произнес он.— Вы держите у себя фашиста! Это враг Германии.
— I do not understand[63],— развел руками американец.
— Вы обязаны его арестовать. Немедленно арестовать!
— I do not understand.
Стоило ли терять время? Вильгельм бросился вон из комнаты. Теперь у него все основания идти к бургомистру. Не просто дело, не эстетические проблемы его волнуют — он хочет задать бургомистру вопрос: по какому праву в магистрате вновь засели нацисты? Разве не было войны, не было разгрома гитлеровской машины, не было победы? Разве люди не умирали на Западе и на Востоке во имя уничтожения фашизма? Неужто ветер развеивал над Германией пепел из крематориев для того, чтобы в уютных кабинетах снова рассиживались те, по чьим приказаниям строили эти крематории и сжигали в них людей? Чтобы они снова распоряжались судьбами людей в Германии? Да что ж это такое! Преступление или недоразумение? Или просто неведение?
Бургомистра на месте не оказалось. Его сегодня вообще не будет, сказали Вильгельму. Он уехал на встречу с епископом. У бургомистра дела не только земные, но и небесные...
Вильгельм вернулся в комнату, где оставил инструменты. Стол доктора Лобке был пуст. Самого Лобке и след простыл. Голая блестящая поверхность стола — и все.
Американец вынул карманное зеркальце и внимательно рассматривал свои зубы.
— О’кей! — усмехнулся он, увидя Вильгельма.
Монтер взялся за работу. «Все равно этот фашист вернется,— решил он.— Я от него так просто не отступлюсь. Что-нибудь да придумаю».