Европа-45. Европа-Запад
Шрифт:
— Тебе было так тяжко, но ты и виду не подавала... А я... как мальчик...
— О, я была рада твоим словам... Я почувствовала в них нежность, которой я так давно не чувствовала. А ты — о Максе. Разве такой садист мог любить? Он жил в темноте и учил, как в темноте убивать людей. Что может быть страшнее?
— Это все фашизм, Маргарита. Он пробуждал в душах людей дикого зверя. Если бы неисчерпаемую энергию, что таилась в этом человеке, направили на добро, он был бы совсем другой. Но фашисты умели только одно: пробуждать в человеке зверя.
— А может, слепого легче было приручить? Он ведь не знал, не видел так хорошо, как мы. Не забывай, что и нас учили бояться людей, не верить им, ненавидеть их.
— Как хорошо, что ты не поддалась этой науке!
— Я
— И я люблю тебя, Маргарита. Если б ты только знала, как я люблю тебя! Едва переступив порог этого подвала, я уже понял, что не смогу без тебя...
— А я смотрела на тебя и думала то же самое.
— Неужели я тебе нравился?
— С первого взгляда.
— Но чем?
— Разве знаешь, за что любишь? Быть может, за доброту, за сдержанность, за честность. Скорее всего, я полюбила тебя за честность, которой ты весь так и светишься. В наше тяжелое, черное время встретить такого светлого человека — разве одно это не счастье? Каждый на моем месте отдал бы все, что имел, за то, чтобы быть около тебя, идти рядом с тобой, любимый.
— Никто никогда не говорил мне таких слов.
— Рано или поздно кто-нибудь да сказал бы тебе это. Пускай это буду я. Не возражаешь?
— Возражаю ли я? О, милая моя Маргарита...
Он привлек ее к себе, обнял.
— Смешно, но я совсем не умею обнимать женщин,— прошептал Вильгельм.
— Не возводи на себя напраслину,— засмеялась она, увлекая Вильгельма к буфету и дальше, к завешенной тяжелой портьерой двери в стене. За дверью оказалась комната, где жила Маргарита. Небольшой столик, пара стульев, кровать, мелочи, создающие уют. Комната сверкала чистотой. Какая-то необыкновенная свежесть была в ней, несмотря на подвальное помещение. Все здесь дышало Маргаритой, все было полно ею: ее голосом, ее движениями, сильным, прекрасным телом...
Они взялись за руки, как дети, стоя друг против друга, глядя в лицо один другому.
Они нашли друг друга на распутьях многолюдных жизненных дорог...
ТАК ЗАМЫКАЕТСЯ КРУГ
Если слово «Пейпер-Клипс» вначале просто забавляло Юджина, то теперь, попав в Кельн, в те места, откуда год назад он стремительно отступал вместе со своими товарищами — партизанами, он был совсем иного мнения относительно значения этого забавного названия. Офицеры миссии «Пейпер-Клипс» снова колесили по Западной Германии на машинах, перелетали из города в город на самолетах, бродили среди развалин крупных городов, углублялись в самые что ни на есть глухие закоулки, забирались в туристские альпийские хижины, что-то искали в поросших травой бункерах давно оставленной «линии Зигфрида», шарили в подвалах старинных замков.
Искали. Преследовали. Охотились. Ловили. Дичь их называлась: «Генералы в сюртуках» — так они окрестили немецких ученых, которые работали в течение всей войны над новым оружием: над ракетами и реактивными самолетами, над загадочной «летающей шайбой» — вертолетом, имеющим форму шайбы, который передвигался со сверхзвуковой скоростью,— над атомным оружием. Ученых надлежало вывезти из Германии. Пускай союзники занимаются вывозом промышленного оборудования, пускай разыскивают в заброшенных шахтах захороненные гитлеровцами картины Дрезденской галереи, пускай добиваются возвращения немецкого золота, захваченного ловкими американскими ребятами,— офицеры миссии «Пейпер-Клипс» имели одно-единственное задание — вывозить из Германии «мозги», как кто-то с циничной меткостью окрестил ученых; ловить этих самых «генералов в сюртуках» и переправлять их через океан; хватать всех мало-мальски причастных к науке — там разберутся. Обещать, сулить златые горы... Быть вежливыми, но дотошными и настойчивыми; путешествовать по Германии с независимым видом туристов, но не терять нюха полицейских ищеек; не доверять ни одному немцу, но и не пропускать мимо ушей ни единого услышанного слова. Самое главное— хватать каждого, кто назовется ученым, кто хотя бы намеком даст понять, что работал в Пеенемонде, у Мессершмитта, в «ИГ Фарбениндустри» или где-нибудь в этом роде. Хватать и отсылать подальше
Офицерам миссии «Пейпер-Клипс» помогала статистика. Самая обыкновенная американская статистика, над которой посмеивался некогда весь мир. Бессмысленные анкеты с бессмысленными вопросами, сотни институций по изучению общественного мнения, тысячи сводок, печатающихся еже-годно в тысячах американских газет и журналов, о том, сколько съедает за год гусиной печенки Париж, какова средняя толщина стен в домах, сооруженных Гитлером для семей национал-социалистов, с какой быстротой увеличивается ежегодная площадь человеческих лысин в Италии, какое хобби — то есть любимое занятие на досуге — у бургомистров двенадцати крупнейших рейнских городов.
Эта нелепая статистика случаев, дат, измерений, показаний во время войны автоматически превращалась в ее величество Информацию. Словом «информация» называли то, что следовало именовать разведкой, а еще точнее — шпионажем. Глупейшие анкеты, газетные вырезки, телефонные справочники, туристские бедекеры, открытки с живописными пейзажами, портреты ученых, кинозвезд, государственных деятелей и контрабандистов — все нынче становилось источником информации. Следовало только подобрать материал, сопоставить данные, собранные по зернышку. И уже известно, где искать гитлеровского чиновника, ведающего важным архивом. Уже ориентировочно намечено, где могут находиться таинственные предприятия по производству ракет. И не составляет особого труда догадаться, как ввести в обман того или иного гитлеровского фельдмаршала.
Ясное дело, не всегда все давалось легко Службе информации. Если о ставке Гитлера в Оберзальцберге было отлично известно всем разведчикам мира, то о его «Волчьей яме» — Вольфшанце,— скрытой среди Мазурских болот, вначале не знал никто. Когда в тридцать девятом году начали строительство ставки, никто и не подозревал, где именно ее строят. Вблизи Растенбурга, в вековых дремучих борах, отрезанные от всего мира, работали тысячи заключенных из концлагерей— впоследствии для сохранения полнейшей тайны их уничтожили. Тем временем среди местного населения умело был пущен слух, якобы в лесах строится фабрика мыла.
Фабрика мыла, как таковая, естественно, не привлекала внимания офицеров из Службы информации. Единственным человеком, который всерьез заинтересовался этой «фабрикой», оказался советский разведчик. Один, без чьей-либо помощи, справедливо считая, что группу людей обнаружить значительно легче, чем одного, он дошел до логова бесноватого фюрера, добрался почти до самого его центра и увидел то, чего не мог увидеть никто, кроме сугубо засекреченных гитлеровцев.
Можно представить себе мрачную и угрюмую картину, открывшуюся глазам советского офицера. В непроходимых дебрях вековых лесов, на краю бетонной дороги, охраняющейся неусыпными мотоциклистами, за приземистыми постройками эсэсовских бараков, офицерских казино, гаражей для бронемашин и танков, начиналось мертвое пространство земли, усеянное скрытыми минами, пристрелянное из замаскированных эсэсовских пулеметных точек, прощупанное тщательнейшим образом холодными глазами часовых. Это была так называемая третья сфера безопасности. Только узкая полоска шоссе перерезала ее, только одна эта дорога вела вглубь, все остальное вокруг сулило смерть, и только смерть. Пробраться по шоссе — означало пройти сквозь густые тенета контрольных постов. Пропуска менялись каждый час — подделать их не мог никто. Вершили контроль опытнейшие специалисты из психологической секции войск СС, те, кто владел даром запоминать лица. Держали в памяти десятки тысяч лиц, знали наперечет всех известных, преданных фюреру людей и сразу распознали бы любого чужака, если бы тот попытался сунуться в фашистскую святая святых.