Европейская поэзия XVII века

Коллектив авторов

ПРИМЕР ТОГО, КАК ВСЕ ВОКРУГ ГОВОРИТ О СМЕРТИ

Я стены оглядел земли родной, которые распались постепенно, их утомила лет неспешных смена, и доблесть их давно в поре иной. Я в поле вышел: реки выпил зной, сбежавшие из ледяного плена, и жалко ропщет стадо среди тлена в горах, чьи тени застят свет денной. Я в дом вошел: он обветшал, бедняга, и комната — вся в рухляди и хламе, и посох высох, стал старей стократ, от дряхлости совсем погнулась шпага, и что бы я ни вопросил

глазами — все вещи лишь о смерти говорят.

О ВСЕСИЛИИ ВРЕМЕНИ И НЕУМОЛИМОСТИ СМЕРТИ

О жизнь моя, мне душу леденя, Как ты скользишь из рук! И нет преграды Шагам твоим, о смерть! Ты без пощады Неслышною стопой сотрешь меня. Ты наступаешь, молодость тесня, Все туже с каждым днем кольцо осады, Все ближе тень кладбищенской ограды, Отлет последнего земного дня. Жить, умирая, — горше нет удела: Торопит новый день моя мечта, Но с каждым днем мое стареет тело… И каждый миг — могильная плита Над кем-то, кто уже достиг предела,— Мне говорит, что жизнь — тлен и тщета.

О ДЕЛИКАТНОСТИ, С КОЕЙ ПРИХОДИТ СМЕРТЬ, ПОЛАГАЯ УВЕРИТЬСЯ В УМЕСТНОСТИ СВОЕГО ПРИХОДА, ДАБЫ РАСПОРЯДИТЬСЯ ЭТИМ

Уже мой смертный день звучит во мне манящим и пугающим призывом, и час последний сумраком тоскливым распространяется в моем окне. Но если смерть — покой в нежнейшем сне, и счесть ее участие учтивым,— зачем бледнеть перед ее наплывом? Нет, не печаль, а нега в этом дне. К чему страшиться вкрадчивого шага той, что приходит вызволить из плена дух, изнуренный нищетой земной? Прииди званной вестницею блага, не проклята — стократ благословенна, открой мне вечность, век похитив мой.

ОБМАННАЯ ВИДИМОСТЬ И ПРАВДИВАЯ СУЩНОСТЬ

Смотри, как тучен грозный исполин, как тяжело ступает он и чинно. А что внутри? Лишь тряпки да мякина. Ему опорою — простолюдин. Его трудами жив он, господин, суровая и пышная махина. Но сумрачная отвращает мина от пышности и стати в миг един. Вот мнимое величие тиранов, мираж обманных голубых кровей, холодный пепел огненных вулканов. Их мантий алых не сыскать алей, в алмазных перстнях руки великанов. Внутри — лишь гниль, скудель и скоп червей.

ИСТОЧАЯ СКОРБНЫЕ ЖАЛОБЫ, ВЛЮБЛЕННЫЙ ПРЕДОСТЕРЕГАЕТ ЛИСИ, ЧТО ЕЕ РАСКАЯНИЕ БУДЕТ НАПРАСНЫМ, КОГДА ЕЕ КРАСОТА УВЯНЕТ

О смерти я давно судьбу молю: Жизнь, Лисида, мне смерти тяжелее. Любимым не был я, но не жалею, Что без надежд любил я и люблю. Сирена, я твой нежный взгляд ловлю! Чем бездна сумрачней, тем он светлее… Меня напрасно привязали к рее — Ты напоешь погибель кораблю. Погибну я. Но каждое мгновенье Твою весну пятнает поступь дней. Когда же не оставит разрушенье И памяти от красоты твоей, Тогда былое возвратить цветенье Ничья любовь уже не сможет ей.

ПУСТЬ ВСЕ УЗНАЮТ, СКОЛЬ ПОСТОЯННА МОЯ ЛЮБОВЬ

Излиться

дайте муке бессловесной — Так долго скорбь моя была нема! О, дайте, дайте мне сойти с ума: Любовь с рассудком здравым несовместны. Грызу решетку я темницы тесной — Жестокости твоей мала тюрьма, Когда глаза мне застилает тьма И снова прохожу я путь свой крестный. Ни в чем не знал я счастья никогда: И жизнь я прожил невознагражденным, И смерть принять я должен без суда. Но той, чье сердце было непреклонным, Скажите ей, хоть жалость ей чужда, Что умер я, как жил, в нее влюбленным.

ОБРЕЧЕННЫЙ СТРАДАТЬ БЕЗ ОТДЫХА И СРОКА

Еще зимы с весной не кончен спор: То град, то снег летнт из тучи черной На лес и луг, но их апрель упорный Уже в зеленый облачил убор. Из берегов стремится на простор Река, став по-апрельски непокорной, И, галькой рот набив, ручей проворный Ведет с веселым ветром разговор. Спор завершен прощальным снегопадом: По-зимнему снег на вершинах бел, Миндаль весенним хвастает нарядом… И лишь в душе моей не запестрел Цветами луг, любовным выбит градом, А лес от молний ревности сгорел.

АКТЕОН И ДИАНА

Эфесская охотница роняла в лесной купальне свой жемчужный пот в ту пору, когда знойный небосвод на Пса направил солнечные жала. Она глядела, как Нарцисс, в зерцало, рисуя свой портрет на глади вод. Но нимфы, чуя чужака приход, ей из воды соткали покрывало. Они слепят водою Актеона, но на богиню он глядит влюбленно,— не слепнет тот, кто этот свет следит. Уже украшен он рогами зверя, и псы бегут к оленю, зубы щеря, но пыл его сильней ее обид.

* * *

Слова твои, Херонимо, — обман! С Хинесой сделал ты меня рогатым? Нет, не рогатым — сытым и богатым я стал, благодаря тебе, болван. Ты лоб украсил мне? В сырой туман ты дом украсил мне ковром мохнатым. Рогами стан мой отягчен? Куда там! Скорей деньгами отягчен карман. Поэтому смешны твои попытки прозвать меня рогатым, да к тому ж ты мной обобран до последней нитки. Не тот рогатый, кто срывает куш, а тот, кто рад платить, неся убытки, за те объедки, что оставил муж.

СРАВНЕНИЕ ЛЮБОВНОЙ РЕЧИ С РЕЧЬЮ РУЧЬЯ

Изменчив, звонок, витьеват и юн, ты меж цветов крадешься по полянам, от зноя прячась в беге неустанном, златой — посеребренный пеной — вьюн. Алмазами соря, пернатых струн своим касаясь влажным плектром пьяным, ты кружишь голову младым селянам, но злит меня смешливый твой бурун! Звеня стеклом в своем порыве льстивом, ты обмираешь над крутым обрывом — седеешь от предчувствия беды!.. Не так ли кровь, горячая вначале, охладевает в омуте печали?.. О, смех самонадеянной воды!