Европейская поэзия XVII века

Коллектив авторов

НАЛОЙ

(Из ирои-комической поэмы)

Пою сражения и грозного прелата, Что, духом рвения высокого объятый, Стезею праведной ведя свой славный храм, Налой на клиросе велел поставить там. Вотще его оттоль псаломщик дерзновенный Пытался удалить; прелатом неизменно На место прежнее он водворяем был. В конце концов налой скамью врага накрыл. О муза, расскажи, как злое мести пламя Между священными вдруг вспыхнуло мужами, Сколь продолжительный их разделял разлад. Ах, и у набожных в душе вскипает яд! А ты, великий муж, чья мудрость поборола На благо церкви зло растущего раскола, Мой труд благослови и выслушай рассказ О славных подвигах, от смеха удержась… ……………………….. …В укромной глубине безмолвного алькова Кровать с периною из пуха дорогого Роскошно высилась, завесой четверной Закрытая, чтоб свет не проникал дневной. Там, в сладостной тиши прохладной полутени, Несокрушима власть вовек блаженной Лени. И там-то, завтраком заправившись, прелат Ждет в легком полусне обеденных услад. Лицо его блестит, как некий самородок, Двойной спускается на шею подбородок, И тела мягкий груз, в подушки погружен, Их

нудит издавать порой тяжелый стон. Накрытый видит стол вошедшая богиня И восхищается церковной благостыней. К прелату, спящему в тиши, она спешит И, к изголовию склонившись, говорит: «Ты спишь, прелат? Меж тем псаломщик дерзновенный Там вздумал за тебя служить неприкровенно — Молитвы возносить, процессы возглавлять, Благословения потоком изливать. Ты спишь? Иль ждешь, когда, от ужаса бледнея, Увидишь и стихарь и митру на злодее? Ах, ежели тебе всего милей покой, То на епископский свой сан махни рукой». Она умолкла: уст ее мирских дыханье В прелате вызвало сутяжное алканье. Он, весь дрожа, встает, но, несмотря на дрожь Богиню вещую благословляет все ж. Как бык, ужаленный осою разъяренной И роком за укус на гибель обреченный, Страданием томим, от боли сам не свой, Протяжный издает на всю округу вой,— Так пламенный прелат, дрожа от сновиденья, Прислугу верную ругает в исступленье И, разжигая всласть свой справедливый гнев, Решает в храм пойти, обеда не поев. Напрасно Жилотен, сей капеллан примерный, Его уговорить пытается усердно, Что, в полдень из дому уйдя, огромный вред Себе он нанесет: остынет весь обед. «Какого, — молвит он, — безумия слепого Вы стали жертвою? На кухне все готово. Нельзя же забывать про свой высокий сан! Он разве для того, чтобы работать, дан? И к месту ли теперь святое ваше рвенье? Довольно без того часов поста и бденья. Придите же в себя и знайте, что обед Не стоит ничего, когда он подогрет». Так молвит Жилотен и, рассудив не глупо, Тотчас велит подать на стол тарелку супа. С священным трепетом прелат на суп глядит, Как будто онемев: весь мир им позабыт.

ЭПИГРАММА НА СЕН-СОРЛЕНА

Заспорили Менаж с Биленом: Был или нет (давным-давно) Опубликован Сен-Сорленом Труд в посрамление Арно? Книгопродавец был, из старых, В собранье, — он им дал ответ: «Я издавал. В ста экземплярах. Тому… позвольте… двадцать лет». «Боюсь, издатель спрос превысил,— Я молвил, — автор скучноват». Был тон книгопродавца кисел: «Все сто так в лавке и лежат».

ПО ПОВОДУ СОЧИНЕННОЙ АББАТОМ КОТЕНОМ ВЕСЬМА ДУРНОЙ САТИРЫ, КОТОРУЮ ОН РАСПРОСТРАНЯЛ ПОД МОИМ ИМЕНЕМ

Тьмы недругов старались многократно Чернить мой слог, — и устно и печатно,— Выискивая в нем ошибки и грехи; Котен же особливо был коварен; Чтоб свету показать, как я бездарен, Мне приписал свои стихи.

НА ЛЕКАРЯ, ПРИНЯВШЕГО ДУХОВНЫЙ САН

(Подражание эпиграмме Марциала «Nuper erat medicus…»)

Врач, уложивший в гроб несчастных без числа (Не столько сгинуло их от чумы и в войнах), Приняв духовный сан, стал отпевать покойных. Нет, не сменил он ремесла.

АНТУАНЕТТА ДЕЗУЛЬЕР

МОИМ ДЕТЯМ

Аллегорические стихи

Там, где зелен луг Подле светлой речки, Пусть, мои овечки, Встретится вам друг. Вся моя отрада — Жизнь украсить вам. Нежность моя рада Стать для вас оградой. Но к моим лугам Враг пылает гневом И отравой сам Напоил посевы, Бросил вас волкам. Вам ли, мое стадо, Погибать во зле, Вам, кто был в селе Гордою наградой? Как ваш образ мил! За мои заботы Бог свои щедроты На меня излил. Как мне вас ни жалко — Надо уступить. Где мой пес? Где палка? Чем вас охранить? Ах, фортуна злая Трость взяла и пса. Тщетно я терзаю Воплем небеса. Страхов не приемлют, Жалобам не внемлют, Держат посох мой, Пса не шлют домой… Если бы, счастливы, Без моих забот Легких дней черед Провести могли вы, Нежный мой народ! Будь вам Пан защитой! Слышал он не раз, Как с душой открытой Я молю о вас: О благодеянье Я для вас прошу, Все мои страданья К небу возношу. Пусть леса в молчанье Слышат мой обет: Если б вас от бед Бог пастушек мирных Оградил и спас, Сохранив для вас Зелень пастбищ жирных, Пана я, как мать, Стала б воспевать, Чтобы образ милый В песенках моих Славил каждый стих, Чтобы дней светило С ясных берегов Мой приветный зов К небу возносило. Делит ночь и день, Стелет свет и тень, Одевая летом Землю ярким цветом, А зима придет, Солнце устает Землю греть лучами, И, спустясь на дно, У Фетиды пламя Вновь берет оно.

ЭТЬЕН ПАВИЙОН

ЧУДЕСА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РАЗУМА

Блеск царственных одежд из кокона извлечь, Заставить красками заговорить полотна, Поймать и удержать все то, что мимолетно, Запечатлеть в строках и голоса и речь; Влить в бронзовую плоть огонь души бесплотной, Гул хаотический в мелодию облечь, Исторгнуть из стекла лучи, что могут жечь, И приручить зверей лесов и мглы болотной; Сцепленьем атомов мир сотворить иной, Все числа звездные постичь во тьме ночной И солнце вновь создать в химической вселенной; Ад подчинить себе, проникнуть в глубь времен, Стихии укротить с их тайной сокровенной — Вот человека цель! Ее достигнет он.

ДВОРЯНИН, ПРИЗВАННЫЙ

НА ВОЙНУ

Далек от зависти, не зная злого лиха, В деревне жил я скромно, тихо, Жил в доме у себя, и ни один сосед Враждебно не смотрел мне вслед. Пастушки, луг, леса, распахнутые дали Смягчали грусть мою, мне радость доставляли, В Париже редко я бывал. Зато Париж ко мне являлся сам порою: Речь о друзьях идет. Я ждал их и не скрою, Что всех радушно принимал; Хоть не изысканной их потчевал едою, Доволен был мой гость, когда ее вкушал. И я с друзьями толковал О радостях любви — не о войне кровавой. Жалел я короля английского, но, право, Не думал помогать ему, Поскольку почести и слава Мне просто были ни к чему. Я славы избегал с завидным постоянством, Гордясь лишь потому дворянством, Что мог налоги не платить. Но ныне не хочу я дворянином быть! Со дня рождения украшен этим званьем, По праву я теперь считаю наказаньем Происхождение мое: Увы, как дворянин, я призван под ружье. О славный предок мой, чей прах лежит в могиле! Чернила и аршин оружьем вашим были, Не лезли в драку вы, покоем дорожа, А я — потомок ваш, о робкий буржуа! Как сыну вашему, а моему папаше, Могло прийти на ум купить на деньги ваши Дворянство, коему теперь обязан я Тем, что воякою вдруг сделали меня? Прощай, мой тихий сад, души моей отрада! Прощай, фонтан! Прощай, тенистая прохлада! Прощайте, ягоды, и дыни, и покой, Холмы, долины, лес густой! О! Чтобы облегчить моей печали бремя, Пусть эхо здесь твердит все время! «Хозяин этих мест, что был приветлив так И так боялся ран, усталости и драк, Уехал на войну, которой так страшится. О, небо, пусть скорей домой он возвратится!»

ШАРЛЬ-ОГЮСТ ДЕ ЛА ФАР

ОДА

Не в радость мне ни ум, ни тело! Недвижная, томится плоть, А ум, педант закоренелый, Тоски не в силах побороть. Ты, превращающий в услады Всё — даже капли горьких слез, О чародей Амур, мпе надо, Чтоб ты печаль мою унес! Вновь буду я в амурном войске Служить тебе, чье знамя — страсть. Я возвращаюсь, чтоб геройски На поле битв любовных пасть! На тайных празднествах Венеры И на вакхических пирах Прославлен буду я без меры, Когда земля мой примет прах! Амуры щекотать Силена Так примутся, что, пьян и сыт, Обжора жирный непременно, Дурачась, брюхо обнажит. И в память брюха де Ла Фара До дна там будут пить вино И петь средь пьяного угара С веселым старцем заодно!

ГИЙОМ АМФРИ ДЕ ШОЛЬЕ

НА РЕВНОСТЬ

О Ревность, Купидона дочь, С глазами зоркими и злыми! Терзаешь души день и ночь. Ты подозреньями своими. Когда бы горестных сердец Не отравляла ты жестоко, Спокоен был бы твой отец: Он слеп, а ты — тысячеока.

ШАРЛЬ ПЕРРО

ВЕК ЛЮДОВИКА ВЕЛИКОГО

(Фрагменты из поэмы)

Античность, спору нет, почтенна и прекрасна, Но падать ниц пред ней привыкли мы напрасно! Ведь даже древние великие умы — Не жители небес, а люди, как и мы. И век Людовика я с Августовым веком Сравню, не будучи хвастливым человеком. Хоть были римляне отважны и сильны, В военном ремесле они превзойдены, И, как Людовика, от первых войн начала, Победа никого так быстро но венчала. Коль кто-нибудь в наш век решился бы хоть раз Предубеждения завесу сбросить с глаз И глянуть в прошлое спокойным, трезвым взглядом, То с совершенствами он бы увидел рядом Немало слабостей, — и понял наконец, Что не во всем для нас античность образец, И сколько бы о ней нам в школах ни твердили, Во многом древних мы давно опередили. Отец искусств, Гомер, ты мной безмерно чтим. Могучий гений твой внушен тебе самим Всесильным божеством, и ярче нет примера Бессмертия стихов, чем жизнь поэм Гомера. Художники всех стран в теченье сотен лет Стремятся воплотить гомеровский сюжет; Твоей фантазии прекрасные творенья Для лучших мастеров — источник вдохновенья; Все, что нам тешит взор в скульптуре и резьбе, На полотне, в коврах — посвящено тебе. Но если б отнесло благое провиденье В наш век, во Францию, твое, Гомер, рожденье,— Ты знал бы то, чего твой век еще не знал, И заблуждений бы премногих избежал. Так, твой герой, боец, сразить врага готовый, Взмахнув мечом в пылу баталии суровой, Не застывал бы вдруг с подъятою рукой, Чтоб время дать тебе сказать, кто он такой; Когда взволнованный читатель ждет исхода,— Не до того ему, какого Гектор рода. Воспетые тобой герои давних дней Мудрее были бы, учтивей и скромней, И чувство меры бы тебе не разрешило Все сразу поместить на звонкий щит Ахилла,— Хоть сам Вулкан его с усердием ковал,— И солнце, и луну, и моря бурный вал, И грозные войска троянцев и ахеян, И их смертельный бой, что славою овеян, Впредсмертном ужасе ревущего быка, И льва, что рвет ему безжалостно бока, И юных пастушков, что у лесной опушки Пустились в пляс вокруг красавицы пастушки,— Короче говоря, так много, что и бог Все на одном щите изобразить пе мог. Да, этот чудо-щит в наш век, что с мерой дружен, Непредставляемым бы не был перегружен; Ты на излишества не стал бы тратить сил И только зримое на нем изобразил; Извилистый полет фантазии природной Сдержал бы разум твой своей уздой холодной, И повода бы ты Горацию не дал Тем извинять тебя, что ты, творя, дремал.

ЧЕХИЯ И СЛОВАКИЯ

ЧЕШСКИЕ ПОЭТЫ

ШИМОН ЛОМНИЦКИЙ

* * *

Жизнь наша словно плывущий на судне: Ночью и днем, в воскресенье и в будни, Сидя, иль стоя, иль в сне беспробудном, Хочет не хочет, он движется с судном. Так же и мы — в многотрудной борьбе ли Или в бездействии — движемся к цели, Мы пролетаем, как искры, по свету — Только что были, и вот уж нас нету.