Европейская поэзия XVII века

Коллектив авторов

* * *

Меня наказывает небо, Но до конца не сокрушает, Господь хоть мечет стрелы гнева, Но милосердья не лишает. Суров он взглядом, Но добрым словом Детей своих он утешает. Так отчего же ныне Ты в грусти и унынье, О трепетный мой дух? За тяжкий грех снести я счастлив Господень гнев, чтоб через это Познать, сколь грозен и участлив В своем суде создатель света. Я наказанье Навек запомню, И будет тем душа согрета. Так отчего же ныне Ты в грусти и унынье, О трепетный мой дух? Пусть я покинут буду всеми, Лишь на тебя я уповаю, Перед тобой, настанет время, И я предстану, как мечтаю. Взгляни, о боже, Сюда, на землю, К тебе я преданно взываю. Так отчего же ныне Ты в грусти и уиынье, О трепетный мой дух? Прочь все, кто с совестью лукавит, Кто в заблуждениях упорен, Господь мне скоро милость явит, Он плевы отделит от зерен, Он опечалит, Он и утешит, И тех возвысит, кто покорен! Так отчего же ныне Ты в грусти и уиынье, О трепетный мой дух?

ПЕТЕР БЕНИЦКИЙ

6(63)

Почто пристегиваешь шпагу, Какую выкажешь отвагу, Коль сердцем не мужал в беде? Почто

немалое богатство Употребляешь против братства И смуту сеешь ты везде? Большому пану не пристало, Чтоб шпага попусту блистала, Ее он должен обнажать Лишь против недругов опасных, А крепостных людей несчастных Он должен ею защищать.

10 (84)

Тот, кто других судить берется, А на себя не обернется, Он как один звонарь, чудак, Который, говорят, намедни Исправно отзвонил к обедне, А сам отправился в кабак. Коль хочешь чистым быть, то ясно, Что ловишь рыбу ты напрасно Там, где водичка помутней. А если угрожает ворог, Всегда сухим держи свой порох И доброе ружье имей.

12 (92)

Мне, говоря по чести, мнится, Что заключение в темнице Намного смерти тяжелей. Что смерти может быть короче? А тут страдай и дни и ночи И об утраченном жалей. Кто принял смерть, — мгновенье ока И он уж от забот далеко, Навек погас усталый ум. А тут терзает наважденье — Наступит ли освобожденье? И избавленья нет от дум.

14 (101)

Справляя вольную работу, Никто не пожалеет поту — Всяк с радостью исполнит долг. Слуга, издольщик или скотник, Как и любой другой работник, В труде за плату видит толк. Кто сам себе постелит ложе, Тому и спать на нем пригоже, И сладок сон его, как мед. Кому же довелось с рожденья Испытывать лишь принуждение, Тот весь свой век отраву пьет.

17 (118)

Нет, бедность вряд ли украшает Тебя, и вряд ли возвышает Твое достоинство она! Будь, как Марк Туллий, ты отважен, Зато мошной не больно важен — Неважная тебе цена. Презренье к бедняку простому И кошельку его пустому Естественно в стенах дворцов. Но пуще всех в среде спесивых Не жалуют вольнолюбивых Поэтов и иных творцов.

23 (150)

Любовь слепа, и подтвержденья Тому встречаю каждый день я. Красавице вдруг мил урод, Уродку полюбил красавец, Юнец, стыда не опасаясь, Старуху за себя берет. Она дукатами поманит — И тотчас же Дианой станет И воссияет красотой. Исток любовного недуга В наш век в мошне, набитой туго, А сердце нынче звук пустой.

ШТЕФАН ПИЛАРИК

SORS PILARIKIANA СУДЬБА ПИЛАРИКА ШТЕФАНА, СЛУГИ БОЖЬЕГО

(Фрагмент)

Кто избегнет грозной божьей кары? В месяц вресень, в третий день, татары Коршуньем, кровавыми орлами, Что кружат, чуть шевеля крылами, В три часа, когда я распростился С паствой и спокойно в путь пустился К Бранчи со стенами крепостными, Чтобы снова встретиться с родными, С прихожанами, со всей прислугой, С детками и милою супругой, Коих я с напутствием любовным Отослал, оставшись по церковным Нуждам — чтобы для благословенья Деток приводило населенье,— Возле Сеницы, южней немного, Где идет на Куново дорога, На меня внезапно налетели Хищной стаей, лаяли, свистели, Что-то не по-нашему базлая, Громким кликом страху нагоняя, С луками тугими и плетями, Со сверкающими палашами. Палашом таким меня по шее Бил татарин, силы не жалея. Выпрягли коня, себе забрали, А меня с двумя людьми связали — С челядью вельможного Майтени, Те от страха пали на колени, Парень и посыльная — девица. Нечему тут было и дивиться. Я от страха обмер сам, не скрою, Да еще все думал я с тоскою, Что с женой, с детьми не попрощался И что с ними навсегда расстался, Что мне чаша горькая досталась В рабстве, а не дома встретить старость. Тронулись вперед, и в ту же пору Столь печальный вид явился взору, Что от горя стал мутиться разум: Множество татар сошлось там разом, Сеницких гоня, и все известных — Женщин, и мужчин, и панн прелестных. Надо мной рыдали прихожане, Я — над ними. Что за наказанье Бог на нас наслал в тот день ужасный! И не мог несчастному несчастный, Сознавая ужас положенья, Молвить хоть словечко утешенья — Зорко надзирали те над нами, Били кулаками и кнутами. Вот пошли поля, болота, кочки, Узкие речушки, ручеечки, И свалился конь со мной в трясину — Больно нагрузили уж скотину! Кабы не татарин, мне оттуда Помогло бы вылезть только чудо. И не чудо ль, что меня бучило С грузом и конем не поглотило! Вечером они остановились, Развели костры и повалились. Тут кривой татарин облаченье Снял с меня в единое мгновенье, Кинул мне какую-то сермягу, Вырядил, как нищего бродягу. Страх терзал, дождем всю ночь кропило, Словом, не до сна той ночью было. А кривой добрался до посыльной, Грех творил над жертвою бессильной, Плач, мольбы — ничто не помогало. И такого делалось немало, Видно, люди те зверей лютее — Многих умертвили так злодеи. Утром встали, сборы были скоры, Впереди — дорога через горы. Начали душить младенцев милых, И швырять о землю что есть силы. Если невредимое строенье Видели в каком-нибудь селенье, То огонь немедля разводили И, спалив постройку, уходили. В тот же день, по кочкам и болотам Пробираясь, обливаясь потом, Турок на пути мы повстречали. «Поп, конец попу!» — они кричали И, махая саблями, хотели Зарубить меня н в самом деле. К счастью, мой спаситель им сурово Что-то крикнул, спасши жизнь мне снова. Мы прошли их табор басурманский, А потом валашский, христианский, И на кочках над бурливым Вагом Нам пришлось заночевать, беднягам, Голодом и жаждой тяжко мучась. Есть ли что страшней, чем пленных участь? Конским нутом ноги нам скрутили, Разлеглись на нас, как на настиле, И всю ночь колодами лежали, Даже шевельнуться не давали. Тем же, что взывали к состраданью, Отвечали кулаком и бранью. В середине ночи этой длинной Стали пленных потчевать кониной, Без кусочка хлеба, несоленой, На костре дымящем испеченной. Ясно, что такое угощенье Вызвало во мне лишь отвращенье, Грязь и та подобной пищи чище, Предпочел я утра ждать без пищи, Лишь воды попив из мутной лужи. Что ж, Спасителю пришлось и хуже, Ради нас великой муке крестной Подвергался наш отец небесный.

ДАНИЭЛЬ ГОРЧИЧКА-СИНАПИУС

* * *

Мне нужна твоя поддержка, Я устал, едва дышу, Я прошу о дружбе дерзко, Недостоин, но прошу. Если ты мне в ней откажешь, То в пути к воде закажешь. Как я к твоему ручью Припаду, воды попью? Чем я освежу уста? А она ведь так чиста, Как небесный мед, сладка — Мне б ее хоть два глотка!

СМЕРТЬ

Ей что бедный, что богатый, Что красивый, что горбатый, Все

равны — берет любого, Старого и молодого… Так цветочек луговой Для косы — одно с травой. Мало радости на свете, И раскидывают сети Грусть, забота, суета, Хлопоты и нищета. И за труд свой неустанный Только домик деревянный Получаем мы однажды, Да и то еще не каждый. Кто проведает о том, Скоро ль смерть его копьем Поразит без сожаленья? Кто провидит то мгновенье?

ШВЕЦИЯ

ГЕОРГ ШЕРНЙЕЛЬМ

ГЕРКУЛЕС

(Фрагменты)

Встал поутру Геркулес на рассвете юности ранней, сонмом сомнений тесним — как жизни начало устроить, дабы с летами снискать и славу, и честное имя. Встречу ему, отягченному страхом и лютой тоскою, с вежеством в лике жена, но с долей жеманства в повадках вышла, одета пестро, в многоцветно расшитое платье, сканью блестя золотой, самоцветами, жемчугом скатным; было прекрасным лицо, но виднелись сурьма и румяна, словно раскрашенный снег, розовели прекрасные щеки, дерзко сверкали глаза, и круглилось дородное тело, златопряденные пряди украсили розы и перлы. Похоть — вот имя ее, и известна она повсеместно. Свита ступала за ней. Три дочери вместе держались с братцем своим. Таковы одеяния их и повадки: Первая нехотя шла, тяжелой и валкой походкой, громко зевая со сна, своенравно вращая глазами, в мятом, запачканном платье, нечесана и неумыта, сонные травы и мак в неопрятном венке растрепались; карты держала в руках, а под мышкой подстилку держала, рыская, где бы прилечь; непрестанно со страстью чесалась. Ленью звала ее мать еще от младенческой люльки. Царственной статью на мать была похожа вторая, с поступью гордой, смела, на устах — потайная усмешка, глаз шаловливый прищур пленительной негою манит — всюду, куда б ни пришла, влечет она взгляды мужские. Тканей тончайших покров едва наготу прикрывает, взбитые кудри мягки, бела лебединая шея, грудей округлы холмы, и сосцы сочны и упруги — тьму обещаний таят и всечасно к любви призывают. Факел в руках у девицы вкупе с трутом и кресалом. Страстью зовется она, любима, лелеема всеми. Странного свойство лицо у самой младшей сестрицы: слезы в левом глазу, а в правом — веселия искры. Пухом парит и порхает и быстрою бабочкой вьется. В платье французском она; бахромою и бархатом броским, сканью на ткани слепит, серебристым, искристым батистом сорок оборок кругом, рукава в кружевах тонкотканных, шлейфа шелка шелестят, пестрят побрякушки и рюшки. С парусом барка в руках, кормила лишенная вовсе. Глупость — вот имя ее, наши юноши любятся с нею. Следом за нею идет опухший, опившийся братец, грузный, кряхтя и пыхтя, уныло враскачку плетется, розоворож, как свинья; блестят, будто бусинки, глазки. В плотном венке сплетены мясистые шишечки хмеля с множеством гроздей живых, сочащихся влагой бурливой. Кубок в руках у него, вперекид — горящая пакля, тюк тугой табака да несколько трубок под мышкой. Брата родного девиц в этом увальне каждый признает. Пьянство — вот имя его, он приносит веселье в застолье. (Шалого не было здесь, ибо вечно он занят ловитвой.) Вот вам доподлинный вид и достоинства явленной свиты. После учтивых поклонов, кивков и лобзания ручек Похоть сладчайшую речь начала в таковых выраженьях: «О достославный герой, Геркулес благородный и гордый! В чем сомневается ум? Цветущая юность играет, лик твой прекрасен, нежна твоя кожа и розовы щеки. Силу очей испытай и власть красоты несравненной, многожеланный для всех достойнейших девушек наших! С толком используй дары, пока молоды твои лета, силы с умом применяй, пока не стреножила старость! Помни: не вечно ничто, и властительно непостоянство. Искры, поток и стекло, цветок и трава луговая — тлели, бурлили, блестели, цвели и ковром зеленели; ныне — угасли, замолкли, разбились, завяли, засохли. Жизнь человека — что дым, за миг развеваемый ветром. Ныне здоров, невредим, силен, прекрасен и весел — завтра застынут уста, каменея в недвижности мертвой. Смерть обращает во прах все, что радостным блеском искрится. Смерть погружает во мрак все, что в мире высоким зовется. Смерть крошит и крушит все, что люди прекрасным считают. Смерть громит и дробит все, что кажется сильным и стойким. Смерть холодит, как лед, все, что жаркою жизнью дышало. Смерть сминает, как гнет, все, что чтимо людьми и любимо. Смерть — мировое Ничто и в ничтожество все повергает. Радость уносит она. Если тело рассталось с душою, что происходит с желаньем? Нет пищи для мертвого ока — света оно лишено, и нет услады для слуха. Где приютиться желанью, если душа отлетела? Мрак и безмолвье безмерны. Канут и чувства в ничто, если тело в ничто обратится. Спят обонянье и вкус, ибо нет аромата и снеди. В царстве вечного сна не знать сновидений отрадных. Солнце заходит, и свет превращается в темень густую — но засияет опять и утренним светом забрезжит. Жизнь человека — не то! Однажды во тьму погрузившись, там остается навек, в обители вечного мрака. Помни об этом! Живи, пока ты жизнью владеешь! Следуй за мною, герой! В веселье и в радости буйной нет недостатка! Любых красавиц и братьев веселых, яства, вино и игру, песнопенья и мягкое ложе дам я тебе — наслаждайся в любое мгновение ока!» …………………….. Вот уж готов Геркулес, ибо юность грешит неразумьем, к первому шагу в пути, на который влекла его Похоть. В это мгновенье явилась жена с обличием смертной, но благородная стать богиню в ней изобличала. С гордой осанкой ступала, плавной, степенной походкой, в каждом движенье сквозили сдержанность и благородство. Ликом смугла от лучей, подтянута и худощава; свежего снега белей, серебром расшита одежда, скромная, без ухищрений, доброго старого кроя. Вот отомкнула уста и умную речь начинает: «Гордый родством Геркулес, величья и чести избранник! Это ли путь твой? Постой, образумься, не будь торопливым! Знаешь ли ты, кто она, чьи речи столь вкрадчивы были, чей сладкозвучный глагол мечты твои так взбудоражил? Стоит ли слушать слова того, кто тебе неизвестен? Та, что стоит пред тобой, кого ты считаешь богиней, ада исчадье она, орудье и дочь преисподней. Похоть — лишь кличка ее, а скрытое имя — Порочность. Будят пороки желанье, желанье к разврату стремится — стало быть, есть у нее основания Похотью зваться. Что за советы дает! Опасайся участи этой! Эта вещунья ведет путем и широким и ровным к гибели верной тебя; сей путь скользит по наклонной в бездну, в начале полог, а в конце все круче и круче, в яму торопит людей. Обуянный неистовством путнпк бег убыстряет, чтоб пасть в кромешную тьму преисподней. Там омерзенье и стыд, раскаянья скорбные стоны, вопли и слезы отчаянья — вечные глина и пламень пастью разверстой поглотят и в вечную муку повергнут. Помни, мой друг, — таков конец этой гладкой дороги, путь по которой она столь красочно живописала. Этот ли путь — для тебя? Блаженства и радостей рая так не достигнет никто: праздномыслие, игры и пьянство жнут иные плоды; старательный труд и лишенья, трезвость и ясность ума, постоянство, приверженность к чести вот что ведет по пути, где царствую я, Добродетель. …………………….. Путь добродетели мнят слишком узким слепцы и ленивцы. Эта стезя, хоть узка, освещается светом господним. В чем состоит добродетель? Не в ней ли здоровие духа? Знай: добродетель — любовь к творцу и законам творенья, вера в добро и желанье, чтоб всем воздалось по заслугам, чтоб не калечил никто ни честь, ни тело, ни душу; противоборство насилью тупому, жестокости злобной, стойкость пред натиском спеси, нечестья и высокомерья. Руку протянет в беде и к несчастным придет добродетель. Духом прекрасен, н трезв умом, и праведен в жизни, честным обычаям верен тот, кто избрал добродетель. Трезво на каждый вопрос всегда добродетель ответит: что, когда, почему, для чего и с целью какою,— каждый ответ с умом применить добродетель сумеет. Случай бессилен пред ней: добродетель исправит случайность. Умный советчик в чести: добродетель глупца презирает. Где обретается ложь, добродетели нечего делать. Праздные речи и лесть, вводящие ум в заблужденье,— помни, чреваты они стыдом и позором для чести. Щедро, ничуть не кичась, добродетель себя расточает, блага умеет она и брать, и давать с благородством. Злоба чужда добродетели, чужды бесплодье и глупость. Разум прекрасней всего — глупец да не будет в обиде! Смерть под мечом палача предпочтет добродетель позору, силою духа сильна, добродетель не ведает страха. Горе, несчастье, вражда, бушеванье огня и потопа — всё ей игрушки; она и смерть самоё обыграет!»