Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
<...> Пришла Мари и принесла карточку Тургенева, который приехал в
карете и, спросив ее, здесь ли мы живем, велел передать эту карточку. Вероятно, он не хотел зайти сам, чтоб не говорить с Федей, ну а долг вежливости нельзя
было не отдать. Да и странно: кто делает визиты в десять часов утра - разве это
только по-немецки, да и то как-то странно. <...>
75
Пятница, 12 июля (30 июня)
<...> Меня даже смех берет,
покупками и приходит нагруженный свечами или сыром. Он очень любит
хлопотать, заваривать чай и даже, как видно, делает это с удовольствием. Он
очень, очень милый человек, мой муж, такой милый и простой, и как я счастлива.
<...>
Суббота, 13 июля (1 июля)
<...> Сегодня, когда Федя много выиграл, его встречает Гончаров
{Знаменитый писатель. (Прим. А. Г. Достоевской.)}, который вздумал
пофанфаронить и показать, что он здесь не играет, а так только, а поэтому он
спросил Федю, что такое "passe" и сколько на него берут. Ну разве можно
поверить человеку, которого видали по два и более часов на рулетке, что он не
знает игры; ну, а нужно показать, что, дескать, "этим мы не занимаемся, а
предоставляем другим разживаться таким способом". Гончаров спросил Федю, как идут его дела. Федя отвечал, что прежде проиграл, а теперь воротил и даже с
небольшим барышом, при этом показал ему полный кошелек. Гончаров, я вполне
уверена, передаст это Тургеневу, а Тургеневу Федя должен или пятьдесят, или сто
талеров, поэтому как бы я была рада, если б удалось отдать Тургеневу здесь же, не уезжая, потому что иначе каким образом Федя успеет отдать эти деньги, когда
мы приедем в Россию. <...>
Четверг, 18 июля (6)
<...> Федя говорил, что два раза заходил к Гончарову, хотел ему открыться
и просить сто талеров, сказав, что в месяц успеет выслать ему. Но каждый раз не
заставал его дома. Потом Федя говорил о Каткове, но как к нему писать, а
особенно из Бадена, - ясно, что Федя проигрался. Это нехорошо. Эх, были мы
дураки, что сегодня еще утром не уехали из Бадена, когда было двадцать золотых; еще возможно было жить в Женеве. Когда мы пришли домой, мы легли на
постель рядом, и Федя начал мне говорить о различных проектах, которыми мы
могли бы поправить свое дело. Федя думал обратиться к Аксакову, предложить
ему сотрудничество {9}. Сначала он хотел обратиться к Краевскому и просить у
него денег, обещая выслать роман в десять листов к январю. Но мне казалось, что
это просто невозможно. Это слишком много работы, тем более что ему не
справиться с романом для Каткова. Мы долго и грустно разговаривали. Мне было
тяжело на Федю смотреть. Да и с ним было тяжело; без него я могу хоть плакать, но при нем у меня совершенно нет слез: я плакать не могу, а это слишком тяжело.
Мы просидели до одиннадцати часов и решили, что завтра Федя пойдет
попробует на последний золотой счастья; может быть, как-нибудь и подымемся. Я
ушла спать и, к счастью, заснула; Федя меня разбудил в два часа прощаться, и я
76
была так рада, что мне удалось опять скоро заснуть. Я боялась не спать, потому
что эти грустные думы так и приходят на ум и ничем мне их не отогнать. <...> Пятница, 26 июля (14)
<...> Сегодня утром Федя ходил к Гончарову, чтобы спросить его адрес на
тот случай, если нам не придется теперь ему отдать. Гончаров своего адреса не
сказал, но сказал, что этот долг такие пустяки, что не стоит и говорить, что если
не здесь, то в Петербурге можно отдать как-нибудь, что вообще не стоит
говорить. Тогда Федя ему сказал, что ищет теперь денег, сорок франков. Гончаров
сказал, что не может их дать, потому что сам проигрался вчера ужасно, почти до
последнего, хотя у него и осталось на дорогу. Разумеется, говорил он, что так как
он путешествует со своими знакомыми, то всегда может спросить у них, и они
ему помогут, но, во всяком случае, он теперь дать не может. Федя мне сказал, что
ему кажется, что Гончаров очень сильно проигрался, что у него, пожалуй, тоже
нечем даже заплатить и за отель. Как досадно, что мы не можем вернуть. Так они
расстались довольно дружелюбно. <...>
Пятница, 2 августа (21 июля)
<...> Какой он, право, нетерпеливый; ведь я не браню его, когда с ним
бывают припадки или когда он кашляет, я не говорю, что это мне надоело, хотя
действительно это меня заставляет страдать; а вот он так не может даже снести
того, что я плачу, и говорит, что это надоело; как это нехорошо, право, зачем у
него такой эгоизм. Мне было очень досадно, и теперь я иногда об этом горюю, что в Феде именно встретилось то качество, которого я так боялась в моем
будущем муже, - это именно отсутствие семейственности. Да, это уже решено, что он положительно не хочет заботиться о своей семье. Федя скорее будет
заботиться о том, чтобы Эмилия Федоровна бедная (эта глупая немка) не
нуждалась, чтобы как-нибудь Федя Достоевский не так много работал, чтобы
Паше ни в чем не было отказу, между тем ему положительно все равно, что бы мы