Факел (книга рассказов)
Шрифт:
Вернувшись домой, она сразу захотела на жизнь зарабатывать самостоятельно. То есть на шее у мамки не сидела ни граммульки. Сразу пошла работать. Куда? А туда, где и сейчас работает, на кирпичный завод. И должность у нее — садчица. Это она чего-то такое в печь сажает? Кирпичи, пожалуй. Ну да, если садчица, что-то, значит, сажает, а если это кирпичный завод, то что они там, интересно знать, сажают? Не булки же, в самом деле.
Работа тяжелая, что есть, то есть, зато обещали не только денежку платить, но и жилье дать. Не сразу, конечно, со временами, конечно. И это было светлое обещание. Потому что мамка, братик и Настя жили в четырнадцатиметровке коммуналки.
И главное — не обманули. Дали. Но, понятно, не сразу. Кто ж это дает жилье сразу? Однако через восемь лет дали.
Хотя чего это вперед забегать? Но дали. Правда, к тому времени Настя успела выйти замуж. Но дали. Однокомнатную квартиру. Поскольку хоть муж и жена, но без детей.
То есть это даже и странно: здоровенная женщина, рослая, пятый или шестой размер имеет, бедра такие, что не только одного, но дюжину родить должна, а не получилось и с одним.
Что уж там вышло, теперь не выяснить. Вроде операцию делали, но ребеночек жить не в силах, и дальше вы рожать не будете, и это без вариантов.
Дальше так. Замужем побыла лет шесть-восемь. А потом законного своего выперла. А он работать на семью не очень-то любил, а вот выпить — это да. Понятно, пьяницей он стал не сразу, хотел ли он завязывать или ему нравилось болтаться в проруби своей жизни — сказать трудно. Внезапно куда-то уехал. Кто он, откуда взялся и куда умотал, неизвестно. Был муж, нет мужа. Все. Двадцать с лишним лет прошло, ни писка от него, ни вздоха.
Больше мужей у Анастасии Федоровны не было. И даже ничего внятного нельзя сообщить, как она, вообще-то говоря, с мужчинами устраивалась. Если разобраться, женщина в силе и в соку, нужен ведь человек как для жизни, так и для здоровья. Но ничего неизвестно. Чтобы какое-либо лицо постороннего пола долго к ней ходило — такого не было. Нет, в самом деле, не станешь же ты, хоть и по-добрососедски, приставать с глупостями, навроде, а чего это мужичонка при тебе не держится, ну зачем к хорошему человеку лезть со своим хамством.
То есть надо прямо признать, что личная жизнь у человека не получилась. Без ребеночка и без мужа. То есть одинокая. Зарадуешься? Нет. Небось, будешь смотреть на весь мир глазом завидущим, ну почему у той-то и той-то и муж, и дети, а чем они меня лучше.
Но нет. Вовсе совсем нет. Абсолютно совсем нет. На людях всегда была веселая. Да, веселая и смешливая. Нет, не то чтобы улыбка все время рвет лицо, нормальный ведь человек с нормальным пониманием жизни, а вот энергия в ней не то что кипела, но буквально клокотала. Так это вечером собрать соседей и двор убрать, или по весне цветник разбить, а то скучно живем, ни деревца перед домиком, ни цветика, или сбегать в ЖЭК и покричать, чтобы окна в подъезде застеклили (а стекла, к слову, жильцы сами и растащили к себе на дачи).
И на работе клокотала — так ведь не бывает, что в одном месте человек клокочет, а в другом тих, что мышка на подсолнечном масле.
И если где какое мероприятие — свадьба или похороны — кого зовут помочь? Именно что Анастасию Федоровну.
Да, но однажды ее одинокая жизнь кончилась. Заболела мамка. Ну, старенькая ведь. Приступы начались, в смысле задыхается человек. И все больше по ночам. «Скорую» вызывают. Пока приступ раскочегарится, да пока «скорая» приедет, да пока приступ пройдет, ночь почти и усквозила. А с мамкой младший сын живет, да невестка, да двое ее внуков. У всех утром дела, нужна свежая голова, а тут бабка всю ночь
Нет, никогда и никому Анастасия Федоровна не жаловалась, что вот тяжеловато за больной мамкой ухаживать, напротив того, говорила, что ей даже и нравится, что мамка с ней живет, охотнее с работы домой иду, все-таки не одна, со мной мамка, которая без меня никак.
Ну вот. Жизнь, все говорят, в полосочку, она, значит, то беленькая, то черненькая. Это, пожалуй, так. Но жизнь еще и по кругу ходит, и если в трудное время мамка с Настей жили у тетеньки, то жизнь непременно должна круг описать, чтоб люди соединились.
Словом, так. Поехала Анастасия Федоровна в отпуск и увидела, что буквально за год тетенька стала совсем старенькой и больной — сердце плохо бьется, ноги отекают и почти не ходят. Что делать? Вызвали брата, и они перевезли тетеньку к Анастасии Федоровне. Хотели дом продать, но передумали — а пусть стоит, летом когда-нибудь будем здесь отдыхать.
И родные сестры вновь соединились. Ну, все правильно, когда-то ты нас спасла, тетенька, теперь живи у нас.
Значит, что ж это получается? А это получается больница на дому. Ну да, две старушки, у одной сердце, у другой легкие. То одна начинает задыхаться, то другая, а то и обе разом.
Жили на зарплату Анастасия Федоровны и две старушечьи пенсии (нет, у мамки пенсия сравнительно сносная была, а у тетеньки уж очень какая-то странная).
Но что характерно, никому ни разу Анастасия Федоровна не пожаловалась: мол, заколебали меня мои старушки, совсем света божьего не вижу, ведь это на что приходится тратить свои вполне зрелые годы — на бессонные ночи, на обстирывание старушек.
Но нет. Жалоб не было. И что характерно и странно: в те годы Анастасия Федоровна была наиболее, что ли, веселой. Подумаешь, всю жизнь только и мечтала, а за кем бы это половчее поухаживать, чью бы это посудину ночную почище вымыть, на кого бы это остаточную жизнь положить.
Нет, чего там, клокочущая женщина. Можно сказать, вулкан и даже вечный двигатель. Излишне говорить, что по-прежнему всех мирила и всем помогала — ну, то самое, похороны, свадьбы. И что главное — всех непременно хотела успокоить.
Потому что к тому времени цены начали прыгать точнехонько до луны, и стал повсеместный стон — грабеж! Покуда нищета, но будет и голод. И конец света. И Анастасия Федоровна в такие разговоры непременно встревала: да где же конец света и голод, я вон помню послевоенную жизнь, да разве же тогда легче было? Или все говорят про конец страны. А я по радио слышала, что было время, когда нас совсем захватили поляки, так разве тогда легче было? В те времена, сказали, возле Москвы волки рыскали. Или еще говорят, после гражданской войны крысы к Неве на водопой толпами ходили. А разве сейчас волки рыщут, крысы ходят на водопой?
И главное, в ее утешениях всегда был такой веселый напор, что ей верили, да, мы выкрутимся, мы ничем не хуже других, а если брать не всеохватно, а чуть конкретней, то с мужем следует помириться, а с соседями надо не судиться, а посидеть совместно за праздничным столом, да с бутылочкой, да в полный надсад песенки попеть.
И вот оно что: на лице Анастасии Федоровны улыбка, а в глазах радость. Не тоска, заметить, как же мне с моими старушками по этой жизни прожить, чтобы малость, как бы сказать, не околеть, но именно что радость. То ли у женщины что-то не вполне с нормальностью головы, то ли из не совсем обычного материала сделано ее сердце.