Фактор Николь
Шрифт:
А выяснилось, что «полюбовно» у них в Америке означало «за деньги». Прямо как по учебнику. Прямо хоть бери студентов и семинар проводи на тему «Закон как продажная девка империализма». Адвокат предложил двадцать тысяч. Анжелочка сказала, что пятьдесят будет гораздо лучше и всем удобнее. Сошлись на тридцати пяти.
Тридцать Вера Ивановна отдала Анжелочке, а пять взяла себе. Огромные ведь деньги, если с умом.
А ум у Веры Ивановны был…
– Надо взять план кладбища и не рыскать здесь среди могил, – строго сказала Вера Ивановна и села на скамеечку возле ограды. Не внутри, конечно. Скамеечка была поставлена для чужих, для посторонних – снаружи. Это было очень удобно.
– Мама, какой план? Какой у этого кладбища может
Вера Ивановна не забыла. Она всегда знала, в какой стране живет. Она могла найти страну на карте, знала ее по имени и различала в английской транскрипции. Вера Ивановна познакомилась со страной в солидном предпенсионном возрасте. Страна из факта географии стала фактом биографии. Но в случае крайней необходимости Вера Ивановна всегда взывала к родине, которая осталась за пределами новых границ времени и пространства. И часто разговаривала с ней. Несколько раз даже сильно спорила. Родина всегда оказывалась права. Но Вера Ивановна умела принимать решения наперекор всем, родине в том числе.
Она сама отвела Анжелочку в брачное агентство и сказала: «Здесь жить нельзя! Будем брать Америку браком!» Анжелочка не сопротивлялась. Вере Ивановне вообще никто не мог долго сопротивляться. Мужчины таяли при виде пятнышка над верхней губой. Для доцента, конечно, слишком игривая подробность, но куда ее было девать? Не сводить же…
или еще того хуже – вырезать. Родинку над верхней губой даже американская собака не тронула. Потому что – красота.
А женщин Вера Ивановна после Светки вообще вычеркнула из списка людей.
Вера Ивановна выбрала Анжелочке несколько подходящих кандидатов. Выбрала не привередничая. Для того чтобы претендовать, у Анжелочки не было никаких данных. Никаких. Она даже как хозяйка была слабенькая. В активе у Анжелочки была мода на славянских жен, отсутствие детей и хороший возраст. Тридцать лет.
Анжелочка была поздним ребенком. А Викуся – очень поздним.
Для тридцати Анжелочкиных лет Вера Ивановна наметила трех кандидатов – пятидесятилетнего зеленщика, шестидесятиоднолетнего менеджера боксерского клуба и, на случай счастливого стечения обстоятельств, тридцатипятилетнего банкира.
Банкир на письмо Анжелочки не ответил. Вера Ивановна так и думала. Она была уверена, что Анжелочку выберет «овощная лавка». Так и получилось. Анжелочка очень плакала, но все равно ходила к преподавательнице – тоже доценту, Вера Ивановна договорилась – и учила английский язык.
Вера Ивановна слезам не верила. Она верила высоким социальным стандартам и знала, что Анжелочке там будет лучше. Родина, конечно, сопротивлялась. Ругалась старыми знакомыми словами «тлетворное влияние Запада», «идеологическая диверсия», «два мира – два образа жизни». А однажды даже назвала Вера Ивановну космополиткой, ренегаткой и троцкисткой. Вера Ивановна на этой почве даже подумывала слечь с инфарктом, но из больницы она не смогла бы следить за тем, как Анжелочка продвигается в деле постижения английской лексики, орфографии и грамматики. Поэтому стерпела и лично, вместе с коллегой, тоже доцентом, писала письма в далекую Атланту.
Зеленщик был лысый и из индейцев. У Майн Рида это называлось «квартерон». Вера Ивановна знала, что Америка – страна многих народов. И она даже обрадовалась, что может в полном объеме доказать родине свой пролетарский интернационализм. Но родина и сама заткнулась, когда увидела, как много колбасы и сыров купил для Веры Ивановны и Анжелочки индеец Джо в самом дорогом магазине города. Такую колбасу в середине девяностых не каждый мог себе позволить! Особенно если не в праздник, а в обычный, будний день. Викусе и ее мужу тоже передали немного колбасы. А Викусиным детям купили «Баунти», хотя Вера Ивановна этого и не одобряла. Сладкое портит зубы…
– Кладбище, Викуся, – это прибыль, – сказала Вера Ивановна. – Земля – это товар. Товар нуждается в инвентаризации, учете и контроле. Значит, должен быть план… Ясно?
– Нас просто к нему не пускают, – пробормотала Викуся. – Нас уводят от него… Папа обижается… Мы… Я… Что-то сделано не так. Надо молиться Пресвятой Деве…
– Деточка, на пути к директору кладбища ты можешь молиться кому хочешь. Иди… – Вера Ивановна подтолкнула Викусю в спину: – Иди!
Всегда была странная… Всегда. Сколько немецких кукол Вера Ивановна ей привозила из командировок на конференции по вопросам рабочего движения. Сколько просто так покупала. Волосы в сеточке, губки розовые, тапочки белые, мягкие, резиновые, платья модельные. Викуся их не берегла! Забывала в песочнице, меняла на полуживых птенчиков, стригла налысо, снимала их хорошенькие одежки и надевала на толстых, целлулоидных, безволосых советских пупсов. Можно было сказать: хорошая девочка, не зараженная вирусом вещизма, любящая природу и других детей. Но полуживые воробьи дохли, если Вера Ивановна забывала взять их под свой контроль, другие дети жаловались, что Викуся отбирает у них заколочки и бантики. А целлулоидными пупсами в немецких платьицах Викуся разбивала грецкие орехи. Семен говорил, что она – увлекающаяся личность. В последний год с Семеном, в год перед Светкой, Вера Ивановна чувствовала, что он приходит в дом только ради Викуси. А Викуся – не клей. Викусей не склеишь. Разве можно торговать ребенком? А прикрываться как щитом?
В войну детьми прикрывались только фрицы. Верой Ивановной прикрывались, ее братом Шуриком, сестрами Костенко – их было целых четыре штуки. Брали прямо с улицы…
Когда фрицы драпали, Вере Ивановне было восемь лет. Она хорошо это помнит. Детей выставили в ряды и толкали в спину. Фрицам нужно было пройти мост. Они думали, что мост заминировали партизаны… А какие партизаны? Где им быть, если степь, если вместо лесов – сады, да и те – на сплошном поливе?..
Когда их хватали, мать Костенко стала страшно кричать: «Не пущу! Дайте хоть одеть! Кофты ж ненадеванные, юбки ж шитые…» А мама Веры Ивановны не кричала, билась только. Головой об тын. А самой Вере Ивановне тогда подумалось, что у нее тоже есть кофта ненадеванная, купленная на вырост, но уже почти. И в этой кофте по мосту было бы в самый раз. И красиво, и все бы увидели, что живет Вера Ивановна с братом Шурой и мамой-разведенкой совсем не хуже других.
По мосту фрицы ехали медленно. Детям кричали: «Шнеллер!» Этот «шнеллер» Вера Ивановна потом окончательно дослушала в кино. Было еще слово с неприличными буквами. Что-то вроде «Нахворн!». Но его в кино не говорили. И слово вроде забылось… А вот – не забылось. Осталось непроясненным.
Непроясненным. Как Викуся, которая не клей. И для которой Вера Ивановна – не фриц. Отпустила Семена. Выгнала даже. Чтоб ноги твоей… Изменник…. На кафедре посоветовали написать письмо Семену на службу. Вера Ивановна написала. Так все делали.
А Викуся подстерегла Светку-разлучницу и сильно ее покусала. Не так, как потом Веру Ивановну американская собака, а значительно меньше, но все равно – до крови и даже до одного шва. А Семен – ничего… Простил. Всем простил. И Викуся стала к ним ходить… К Семену и Светке… А Анжелочка – нет. Анжелочке Вера Ивановна запретила строго-настрого.
Анжелочка была послушная. И поэтому ей повезло с индейцем, овощным магазином, экологически чистыми продуктами и рождением девочки Саманты. Хотя против Саманты Вера Ивановна выступала категорически. В каждом письме и телефонном разговоре. Поздние роды – это очень вредно. Вера Ивановна приводила в пример себя. Но – как исключение. В качестве правила она посылала выписки из медицинских журналов, в которых подробно анализировалась зависимость внутриутробных уродств от возраста родителей. Чем старше, тем опаснее! Чем старше, тем хуже! Тем более что в Америке была такая сильная социальная защита… Такая сильная, что правильнее было надеяться на государство, а не на детей…