Фамарь. Без покрывала
Шрифт:
— Если Богу угодно…
Углы его рта опустились. Он взял кусок хлеба и начал есть.
— Ты ничего не хочешь сказать мне? — тихо произнесла она. Ее мужество истощилось.
— Что ты хочешь узнать?
— Все. Особенно о твоем Боге. Где Он живет? Как Его зовут? Как ты Ему поклоняешься? Он невидим, как утверждает мой отец? Откуда ты знаешь, что Он существует?
Иуда отклонился назад:
— Я думал, что ты хочешь знать о моем отце и братьях.
— Я слышала, что ваш Бог уничтожил города, которые находились в соляной долине,
— Это правда. — Иуда отвел взгляд. — Ангел Господень сказал Аврааму, что Он уничтожит эти города, если среди их жителей не найдется десяти праведников. Авраам собственными глазами видел упавшие с неба огонь и серу. — Он торжественно взглянул на Фамарь. — Неважно, что ты Его не можешь видеть или слышать. Он есть…
— Есть… что?
— Просто… есть. Не докучай мне своими вопросами. Ты хананеянка. Иди в комнату Вирсавии, выбери там себе идола и поклоняйся ему! — сказал он насмешливо.
Глаза защипало от слез.
— Вы глава этого дома.
Иуда покраснел и поджал губы. С искаженным гримасой лицом он вглядывался в Фамарь, затем слегка нахмурился, но заговорил спокойно:
— Бог Иакова превращает камень в источник вод. Он может одной мыслью уничтожить человеческую жизнь.
Взгляд Иуды был мрачен.
— А где Он живет?
— Везде, где захочет. Повсюду. — Иуда пожал плечами. — Я не могу объяснить того, чего и сам не понимаю. — Он уставился вдаль. — Иногда я и не хочу знать…
— Как ваш народ узнал о Нем?
— Он говорил с Авраамом и с моим отцом.
— Так же, как мы с вами? Почему такой всемогущий Бог унизился до того, что разговаривал с простыми людьми?
— Не знаю. Когда Авраам впервые услышал Его, Он был… голосом. Но Господь является в любом виде, в каком Ему угодно и когда Ему угодно. Он разговаривал с Авраамом лицом к лицу. Мой отец вырвал у Него благословение. Ангел Божий коснулся его бедра и навсегда покалечил его. Иногда Он говорит в… сновидениях.
Последнее, кажется, сильно тревожило Иуду.
— Он когда-нибудь говорил с тобой?
— Нет, и, я надеюсь, Он никогда не заговорит со мной.
— Почему?
— Я знаю, что Он скажет мне.
Иуда тяжело вздохнул и откинулся на подушки, швырнув хлеб на поднос.
— Каждый бог требует жертвы. Какую жертву требует ваш Бог?
— Послушания. — Иуда нетерпеливо махнул рукой. — Не спрашивай меня больше ни о чем. Оставь меня!
Покраснев, Фамарь пробормотала извинение. Она была не лучше Вирсавии, когда досаждала ему вопросами. Устыдившись своего поведения, она решила уйти.
— Сказать Вирсавии, чтобы она прислуживала тебе?
— Лучше пусть меня ужалит скорпион. Я хочу побыть один.
Вслед за Фамарью из комнаты вышла Акса.
— Что ты сказала ему, что он так расстроился?
— Я просто задала ему несколько вопросов.
— Каких вопросов?
— Просто несколько вопросов, Акса. Тебя это совершенно не касается.
Акса не поняла бы ее стремления узнать о Боге отца Иуды. Кормилица
Почему же Фамарь была другой? Почему она жаждала чего-то большего?
— Меня касается все, что ты делаешь, — с явным недовольством заявила Акса. — Я твоя кормилица или нет?
— Сегодня я не нуждаюсь в кормилице.
Фамарь не могла признаться Аксе, что интересовалась Богом Иуды. Живя среди людей, поклоняющихся каменным, деревянным и глиняным богам, она притворялась. Боги ее матери и отца имели уста, но никогда не говорили. У них были глаза, но могли ли они видеть? У них были ноги, но они никогда не ходили. Могли ли они думать, чувствовать, дышать? Она видела правду: тот, кто поклонялся им, становился таким же, как и они, — холодным и жестоким. Как Вирсавия. Как Ир. Как Онан. Когда-нибудь таким же станет Шела.
Иуда же не был бесчувственным и равнодушным человеком. Сердце его было разбито. Она видела его страдания. Почему этого не видели другие, кто, думается, должен был любить его? Его жена! Его сыновья! Они, кажется, заботились только о себе.
Иуда был евреем, и он был сильным человеком, однако Фамарь видела, что он очень несчастен и сильно страдает. Казалось, у него нет и минуты покоя, даже когда он остается один, в тишине. Нельзя было во всем винить эгоистичную и сварливую жену, вздорных сыновей. Должны быть другие причины, более глубокие и сложные. Если Вирсавия и знала их, то никогда и никому не говорила об этом. Кажется, ее даже не волновало, что ее муж страдает. Она только жаловалась, что Иуда каждый раз, вернувшись от своего отца, предается размышлениям.
Фамарь нахмурилась, теряясь в догадках.
Возможно, отчаяние Иуды было как-то связано с горем его отца.
И с погибшим братом.
Иуда не хотел так быстро возвращаться домой. Гораздо лучше было бы пойти к своим стадам и приглядеть за ними, Ир в его отсутствие часто бывал небрежен. Уже дня через три его старший сын перекладывал всю ответственность на плечи Онана! Как пастух Ир был бестолков и бесполезен. Он не любил овец, которые когда-нибудь будут принадлежать ему. Он стоял в стороне, когда волки вспарывали живот беззащитной овцы, потом прогонял хищников, чтобы самому стать таким же хищником. Иру доставляло удовольствие нанести последний удар отвоеванной жертве. Потом он ее жарил и ел!
Иногда Иуда смотрел на своих сыновей и видел — все, что он старался сделать для своего дома, выходило скверно. Он видел Симеона и Левия. Он видел себя.
И видел Иосифа, удаляющегося в мерцающем зное пустыни.
Иуда думал, что Иосиф сможет убежать. А ему самому, думал он, удастся избежать расплаты.
Иногда в компании хананеев он вспоминал старые времена. Его друг одолламитянин Хира на все имел ответ: «Ешь, брат мой, пей, наслаждайся жизнью! Где загорается страсть, там раздувай огонь».