Фамильная честь Вустеров

Вудхаус Пелам Гренвилл

Н-да, положеньице. Конечно, я ее понимаю. Родителя надлежит извещать о том, что происходит. Если не держать его в курсе, старикан заявится в церковь в цилиндре и с цветком в петлице, а никакого венчания нет, только никто не подумал, что ему надо сообщить.

– Не говорите ему хотя бы сегодня, – умолял я. – Пусть он немного остынет. Он только что пережил мучительное потрясение.

– Потрясение?

– Да. И сейчас еще не в себе.

В ее глазах появилось встревоженное выражение, отчего они слегка выпучились.

–

Значит, я не ошиблась. Когда он сейчас выходил из библиотеки и я его встретила, мне именно показалось, что он не в себе. Он вытирал лоб и словно бы задыхался. А когда я спросила, что случилось, он ответил, что все мы в этом мире должны нести свой крест и что он не имеет права жаловаться, все могло обернуться гораздо хуже. Я не поняла, о чем он. Потом папа сказал, что примет сейчас теплую ванну, выпьет три таблетки аспирина и ляжет спать. Почему он так вел себя? Что произошло?

Не стоит посвящать ее во все подробности, решил я, это осложнит и без того запутанное положение. И потому лишь слегка приподнял перед ней занавес.

– Стиффи только что сказала ему, что хочет выйти замуж за священника.

– Стефани? Хочет выйти за священника? За мистера Пинкера?

– Ну да, за моего старого друга Пинкера. Он здорово расстроился. Видно, у него на священников аллергия.

Мадлен взволнованно дышала, прямо как пес Бартоломью после того, как слопал свечку.

– Но... Но как же...

– Что – как же?

– Разве Стефани влюблена в мистера Пинкера?

– По уши влюблена. Нет никаких сомнений.

– Но тогда...

Я понял, что у нее в мыслях, и тут же сформулировал:

– Между ней и Гасси ничего не может быть, хотели вы сказать? И вы совершенно правы. Вот вам и подтверждение. Именно это я с самого начала пытался вам втолковать.

– Но он...

– Да, я знаю, что он сделал. Однако мотивы его поступка были чисты как горный снег. Даже чище. Сейчас я открою вам все, и когда вы выслушаете меня, клянусь: вы согласитесь, что он достоин сострадания, а не порицания.

Если надо рассказать интересную, увлекательную историю, поручите это Берти Вустеру, уж он не подкачает. Начав с того, какой цепенящий ужас охватывал Гасси при мысли, что он должен произнести спич за завтраком после венчания, я шаг за шагом описал ей во всей последовательности развернувшиеся события, и должен признаться, я был чертовски красноречив. Когда я дошел до последней главы, глаза ее глядели в разные стороны, но она почти верила мне.

– И вы утверждаете, что Стефани спрятала блокнот в папину серебряную корову?

– Прямехонько в нее и засунула.

– В жизни не слышала ничего более удивительного.

– Согласен, очень странно, но правдоподобно, сами рассудите. Надо исходить из особенностей психологии индивидума. Вы скажете, что ни за какие деньги не согласились бы поменяться характером со Стиффи, но такова уж ваша кузина.

– Берти, вы уверены, что не придумали эту историю?

– Да зачем бы?

– Я слишком хорошо знаю, как вы бескорыстны.

– А, вот вы о чем. Нет, я ничего не придумал. Все чистая правда. Вы мне верите?

– Поверю, если найду блокнот там, куда его положила Стиффи, как вы утверждаете. Надо пойти посмотреть.

– Я бы на вашем месте пошел.

– Иду.

– Великолепно.

Она побежала за блокнотом, а я сел за рояль и стал наигрывать одним пальцем "Вы вернулись, счастливые дни". В сложившихся обстоятельствах это был единственный доступный мне способ самовыражения. Я предпочел бы съесть пару яиц под соусом карри, потому что напряжение, в котором я прожил вечер, отняло у меня немало сил, но, как я уже заметил, яйца под соусом не наличествовали.

Меня переполняла радость, Я чувствовал себя точно участник марафонского бега, который много часов обливался потом и наконец первым достиг финиша. Единственное, что мешало мне безраздельно предаться радости, была смутная мысль, что в этом злополучном доме каждую минуту может случиться что-то неожиданное и испортить счастливый конец. Не верилось мне, хоть убей, что "Тотли-Тауэрс" так легко сдался, он только делает вид, а сам исподтишка готовит какую-нибудь пакость.

Так и оказалось. Мадлен очень скоро вернулась, но блокнота в ее руках не было. В означенном месте ей не удалось обнаружить ни малейших его следов. И, как я понял по ее репликам, она решительно отказывается верить, что блокнот вообще когда-либо существовал.

Не знаю, выплескивали ли на вас когда-нибудь ведро ледяной воды. Мне довелось испытать такое в детстве по милости конюха, с которым мы не сошлись во мнении по какому-то вопросу. Вот и сейчас мне показалось, что я лечу в пропасть.

Поди попробуй что-нибудь понять. Полицейский Оутс говорил, что, когда происходит что-то подозрительное, опытный сыщик первым делом старается определить мотив, а уж каким мотивом руководствовалась Стиффи, когда утверждала, что блокнот в корове, хотя его там не было, мне вовек не постичь. Эта авантюристка нагло обвела меня вокруг пальца, только зачем? Зачем ей было обманывать меня? Вот что обескураживало. Нет, так это оставить нельзя.

– Вы действительно его там искали?

– Конечно.

– Хорошо смотрели?

– Еще бы.

– Стиффи клялась, что он там, она меня не разыгрывала.

– Вы так считаете?

– Что значит – я так считаю?

– Вас интересует мое мнение? Пожалуйста: я убеждена, что никакого блокнота и в помине никогда не было.

– Вы мне не поверили?

– Нет.

После такой отповеди говорить, разумеется, больше не о чем. Возможно, я произнес: "Ну что ж" – или издал какое-нибудь междометие, не помню, во всяком случае, я считал себя свободным. Приблизился к двери и словно в тумане распахнул ее. Я был поглощен своими мыслями.