Фантастика 1983
Шрифт:
Макушкин вынырнул из подземного перехода на другой стороне улицы Горького и засеменил вверх - мимо Елисеевского и прочих фирменных магазинов. Здесь делать было нечего, это он затвердил, как таблицу Менделеева. Его влекли магазины с небольшими уютными очередями. Таких в Москве много - стоит углубиться в переулки. Вскоре портфель был набит свертками, пахнущими сыром и колбасой, вареной грудинкой.
Несмотря на будний день, у поезда была толчея. “Мне-то надо, а они что?” - думал Борьба Васильевич, протискиваясь в вагон. Ему удалось сесть между двумя могучими тетками, которые загромоздили проход чемоданами и баулами. Макушкин устроил удобнее на коленях портфель, уткнулся в него лбом и задремал, успев зажечь в голове сигнальную мысль: не прозевать бы свою остановку. Бывало, он проезжал
Борьба Васильевич стал академически рассеян не после защиты докторской. Он с детства отличался несобранностью и странной любовью к камушкам, в том числе и к тем, которые отец-хирург извлекал из печени и почек пациентов. Родители нарекли его Борьбой - дань моде тридцатых годов. Сверстники прозвали Борей-дурачком.
В войну он опозорил разведку Первой витебской партизанской бригады. Возвращаясь с задания, по рассеянности забрался в телегу немецкого обоза. Его обнаружил возчик-полицай, спрыгнувший помочиться. Решив, что Борька ворует зерно, он рассвирепел. Стрелять, однако, не стал, ткнул прикладом в лицо. Мальчишка провалялся в канаве до вечера, в бригаду вернулся только на рассвете. Командир уже беспокоился. Придумать правдоподобную версию не хватило хитрости, из разведки его турнули.
Отец забрал Бориса в медсанбат. Пришлось таскать воду, рубить дрова. Навидался и крови и грязи. В свободное время убегал к ручью, искал свои любимые камушки, читал невесть как попавшие в лес школьные учебники. Когда наши освободили Витебскую область, Борис назубок знал программу десятилетки, а за боевые заслуги получил партизанскую медаль. Через два года к золотистому диску прибавилась золотая школьная медаль. Борьба поступил на геологоразведочный факультет…
Макушкин очнулся от ощущения, что ни справа, ни слева на него уже не давят. Непонимающе посмотрел по сторонам.
Могучих теток не было, да и вагон изрядно опустел. Что такое, куда они подевались? В это время поезд остановился. Металлический голос угрожающе произнес:
– Станция “Юго-Западная”. Поезд дальше не идет. Просьба освободить вагоны.
– Что такое?… А?… Что это?
– Кончай ночевать, мужик!
– бросил парень в стройотрядовской куртке.
– Конечная!
– Чушь собачья!
Борьба Васильевич сообразил, что на станции “Комсомольская” он задумался, забыл выйти на поверхность и сел в поезд метро, идущий в обратном направлении.
Пришлось опять пересекать под землей Москву. Теперь он ожесточился к контролировал каждый шаг. Горят люстры - это еще метро; моросит дождь -ага, уже вокзал; на крыше вагона токосъемники - значит, это действительно электричка; на табло знакомое название - это его электричка. На всякий случай спросил, куда идет поезд. И только потом сел у окна и поставил портфель на колени. Но дремать не стал. Будет, выспался.
Машины и вещи не подчинялись Борьбе Васильевичу.
На улице под его ногами разверзались ямы, автомобили так и норовили зашибить, двери лупили по спине, внезапно гас свет и терялись документы. А лифт? Этот агрегат попортил-таки крови, дюжина доноров не поможет. Лифт ломался именно в тот момент, когда к нему подходил Макушкин, нагруженный продуктами. Ремонт длился неделями. Спускаться и подниматься на девятый этаж приходилось своим ходом. Для бывшего геолога это пустяки, но Леля очень гневается… Потом лифт чинили и он начинал охоту на Макушкина: то с гильотинным лязгом защемлял плечи, то застревал между этажами. Не счесть, сколько раз он захлопывался перед носом, издевательски зажигал красную кнопку и гудел наверх.
Да, Борьбе Васильевичу не везло. Ему подчинялась только установка для выращивания кристаллов, и то если не вырубали электроэнергию, не отключали воду и не посылали операторов на сенокос или картошку. Еще его слушалась Танечка Петрова, юный специалист, которую за неимением другого места директор подкинул Макушкину.
Чтобы отвлечься от горестных мыслей, Борьба Васильевич решил думать о приятном. Закрыл глаза, и перед его мысленным взором вспыхнула таблица Менделеева. Красными огнями горели символы элементов двух первых групп, желтыми и синими - главные и побочные подгруппы,
– удивился Макушкин.
– Почему не подчиняешься законам? Ха! Так это же европий! Ну-ка, ну-ка…” Макушкин принялся исследовать элемент № 63. Решающий фактор - электронная конфигурация. Она устроена так, что европий может быть и трехвалентным и двухвалентным. Правда, оксид двухвалентного европия промышленность не выпускает. Но это ничего. Бросим в шихту обычный триоксид, а в расплаве он перейдет в двухвалентное состояние. Никуда не денется… Так, уже ура. Борьба Васильевич откинулся на сиденье и заулыбался. Елки-палки, он нашел двухвалентник, который подходит по всем статьям. Как говорится, карош турка Джиурдина!
Присловье о турке Борьба Васильевич вынес из леса. В витебской бригаде сражалось много татар, с одним Борька подружился. Дядя Хусаин был необычайно силен и добр. Умел разобрать и собрать любое оружие - хоть наше, хоть немецкое. Порусски говорил правильно, без акцента, но любимую свою поговорку произносил именно так: “Карош турка Джиурдина!” Он погиб у пулемета, положив на снег два взвода карателей…
К своему дому Макушкин подошел в сумерках. Вымыл ботинки в луже перед подъездом, поздоровался со старушками, которых весна выманила на скамейку. Не взглянув в сторону лифта, пошел по лестнице. На площадке шестого этажа встретился Сидоров из рентгеновской лаборатории. Борьба Васильевич поздоровался, хотел поговорить о своих образцах, которые отдал на анализ. Но Сидоров не остановился, видно, спешил, На девятом этаже, облокотившись на перила, стояла Леля в коротеньком халатике.
– Почему не на лифте?
– недовольно спросила она, стряхивая сигаретный пепел.
– Так он же сломан…
– А я говорю - починили. Целый день парни возились. Нормальные такие парни, из лаборатории автоматики. Блондины.
– Сидоров тоже пешком спускался, - оправдывался Макушкин.
– Мне до твоего Сидорова дела нет!… Сыру купил?
После общения с блондинами-автоматчиками лифт изменил характер. Чутко реагировал на нажатие кнопки, стремглав летел вниз, вежливо раздвигал полированные дверцы, приглашающе зажигал верхний свет. На кивок Борьбы Васильевича подмигивал огнями и возносился, словно пушинка, без рывков и скрежета.
– Давно бы так!
– радовался Макушкин.
Дом, в котором он жил, населяли в основном сотрудники института. За семь лет сформировались и устоялись группы на основе общих интересов. Были клубы любителей застолья и преферанса, книголюбы, меломаны, кружки кройки и шитья, секции по сбору грибов и лыжные отряды. Общительная Леля блистала повсеместно, Борьба же Васильевич нигде ко двору не пришелся. Он не отличал карты от домино, сыроежку от поганки, не находил вкуса в коньяке и морщился от табачного дыма. С нетерпением ожидал отпуска, чтобы на свободе, отрешившись от семинаров, экономических учеб и вызовов к директору, наконец-то спокойно поработать.
Впрочем, зимой любил ворваться в лес. По просекам, затяжным подъемам и ухабистым спускам - палки под мышки, снег под лыжами свистит, ветер забивается в рот - отмахнуть двадцать километров. На другой день сходить в баньку, пропарить косточки, отвести душу. И все! Опять можно прыгать вокруг установки, подбадривая растущий кристалл. Раньше на лыжах и в бане напарником был сын. Но теперь он далеко, в Новосибирске, в академгородке…
И Борьба Васильевич подружился с лифтом. Разьяснял ему: