!Фантастика 2024-4". Компиляция. Книги 1-16
Шрифт:
Шани вздохнул.
– Бабы нам мозги дерут, а мы баб дерем, – сказал он. – На том мир и держится.
Прошло еще несколько минут, и в допросную ввели Софью. За несколько часов с момента ареста она побледнела, осунулась и уже ничем не напоминала очаровательную барышню, сумевшую вскружить голову самому государю. Теперь это был затравленный, измученный зверек с огромными перепуганными глазами – Софья, трепеща, озиралась по сторонам и вздрагивала от каждого шороха. И все-таки девушка была хороша, удивительно хороша: пушистые растрепанные косы, руки, заломленные в молитвенном жесте, взгляд, отчаянно взывавший о милосердии, – все это делало ее беззащитной и нежной
– Может, простить ее? И так ведь страху натерпелась, поняла уже, что к чему. Век будет в ногах валяться. Девка-то неплохая, сами посмотрите. Даже я вижу, что раскаивается.
Шани только отмахнулся.
– Закрепляй.
– Кремень мужик, – с искренним уважением заметил Коваш и, подтащив дрожащую от ужаса Софью к вертикальной стенке, принялся закреплять ее за руки и щиколотки. Верхние браслеты для закрепления были с сюрпризом: при повороте рычага ими можно было раздробить запястья. Софья смотрела то на Шани, то на палача и плакала, негромко и безутешно. Помощи ей ждать было неоткуда.
– Не надо, – жалобно промолвила она, с мольбой глядя на Коваша. Тот вздохнул – Шани впервые видел, чтобы заплечных дел мастер был настолько обескуражен – и махнул рукой.
– Дура ты, девка, – сказал он с нескрываемой грустью. – Дура ты, дура. Вон гляди, чего наделала. До какого греха довела! Теперь уж все, надо было раньше думать.
– Я раскаиваюсь, – голос Софьи дрогнул, а слезы полились еще сильнее. – Я очень виновата, но я каюсь.
– Заступник простит, – сдавленным, совершенно не своим голосом промолвил Коваш и чуть ли не бегом кинулся из допросной.
Шани запер за ним дверь и некоторое время пристально рассматривал рыдающую взахлеб Софью. Потом он вынул из ящика резак и принялся неспешно срезать с девушки грязную арестантскую накидку.
– Пожалуйста, – прошептала Софья. – Я вас умоляю…
Безразлично пожав плечами, Шани еще раз проверил запоры на двери и вытащил из-под стола туго набитый саквояж.
– Шани… Мы так не договаривались, – выдохнула Софья и дернула рукой. Браслеты для крепления на дыбе неприятно звякнули.
– Не дергайся, – отстраненно посоветовал Шани: судя по голосу и выражению лица, судьба Софьи его не волновала. – Руку сломаешь раньше времени.
Некоторое время он копался в содержимом саквояжа, а затем вынул особый тонкий нож для срезания кожи. Серебристая рыбка лезвия хищно блеснула в полумраке допросной, и Софья закричала:
– Нет! Нет, Прошу!
Шани провел пальцем по ее влажной щеке и негромко произнес:
– Кричи. Кричи как можно громче. Мне это нравится.
Когда Луш устал, наконец, колотить неверную жену и устроился на отдых в своем кабинете, осенний день уже постепенно сползал в сумерки, и слуги по всему дворцу неторопливо растапливали камины и разжигали лампы. Луш любил этот тихий домашний уют, когда полумрак скрадывает все мерзости дня, но не выпускает ужасов ночи – можно спокойно сидеть за столом, попивать кевею, заедая печатными медовыми пряниками, и ни о чем не думать. Ни о том, что жена, родная жена, оказалась ничем не лучше подзаборной потаскухи с улицы Бакалейщиков, ни о том, что гнусный Торн неизвестными путями влез на верхушку инквизиции, и теперь его оттуда ничем не выковырнешь.
Это был худший вечер в его жизни. Сперва он увидел на шее дуры Гвель тот самый бесценный сулифатский изумруд, в котором на карнавале красовалась прелестная Софья, и ощущение было таким, словно по затылку
Луш не сдержался и в гневе стукнул кулаком по столу. Чайник кевеи, чашка, вазочка с пряниками – вся посуда подпрыгнула и жалобно зазвенела, протестуя против варварского обращения.
А что, если она это не от глупости, а нарочно? Напоказ, чтоб непременно узнал? Смотри, дескать, бык краснорожий, что ты урод корявый, ничего не можешь и с бабой обходиться не умеешь. Поучись у знающих людей. И рога полируй, чтоб на солнце сияли как следует. Чтоб все видели и знали: государь – дурак набитый. За женой уследить не может, а взялся страной управлять.
Лушу было обидно, невероятно обидно. В конце концов, кто была эта Гвель до замужества? Да никто, пустое место, старшая дочь из не самой богатой и знатной семьи. Папаша ее был каким-то старинным приятелем Миклуша, так детей и сосватали. А Луш ее вознес выше некуда, сделал из длинноносой замарашки королеву, выполнял все ее прихоти, и чем она ему отплатила за доброту? Просто взяла и прыгнула на первого попавшегося мерзавца, который пальцем поманил, и нет бы от любви великой, а то ведь просто так, от глупости, от нечего делать! Лушу казалось, что все во дворце знают о его несчастье и семейном позоре, перешептываются за спиной и тычут пальцем. Он мучительно краснел на людях от злости и досады и, чувствуя, что его смущение и обиду видят посторонние, краснел еще сильнее. Ничего, теперь он тоже имеет право. Жена ему все грехи заранее отпустила. Поэтому ее, идиотку, в монастырь на вечное покаяние, а славную девицу Софью – во дворец. Хоть посмотрит, милая, на хорошую жизнь и перестанет бояться всяких уродов.
В дверь постучали, и в кабинет заглянул Вит, гонец по личным поручениям государя. Несколько часов назад Луш отправил его за Софьей и уже начал беспокоиться: слишком долгим выходило отсутствие.
– Ваше величество, – сказал Вит, – я пришел по адресу, но девицы Стер там не было.
– Как не было? – Луш едва не подпрыгнул от удивления. Неужели прыткая стерва Яравна уже кому-то продала Аушеву ненаглядную? – Почему не было? Где она?
Вит сокрушенно покачал головой.
– Утром арестовали по обвинению в колдовстве. Говорят, государь, что она ведьма и на шеф-инквизитора порчу навела покойницкой свечой. Ну и увезли. Туда, куда солнце не смотрит.
Луш вскочил с кресла и бросился к дверям. В голове стучало: успеть, успеть, только бы успеть! Он снимет несчастную девушку с дыбы, а проклятому Торну кишки на кулак намотает – лишь бы успеть.
Почему-то ему было очень страшно.
Когда Луш ворвался в допросную, то Шани как раз приступал к омовению мертвеца.
Луш остановился, словно налетел на преграду. Кровь ударила ему в голову – и отхлынула, и снова ударила. Покойница, молодая худенькая девушка, лежала на столе, безвольно раскинув белые тонкие руки. Растрепанные каштановые косы свисали почти до пола. Луш сделал шаг вперед и увидел Софью.