"Фантастика 2024-45". Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
— Да. Не могу больше так. Отбой снова забегал, пока вас с магом не было. Мы поговорили-то всего минут пять, но он за это время успел мне нахамить, и ускакал, даже не поняв этого. У меня словно какой-то выключатель внутри повернулся — все, хватит!
— Жаль, — соврал я. — У тебя есть куда пойти? Если нет, поживи пока у нас в конторе. Все равно кто-то один все время на дежурстве. Обещаю не приставать, хотя за Алекса не поручусь.
Рысь криво усмехнулась.
— А сам не боишься?
— Чего?
— За репутацию. Я же объясняла…
— Да мне плевать, — пожал я плечами. — Не знаю, кто там установил эти правила, но я по ним не играю. Поехали.
Рысь на мгновение прижалась
Как-то само собой получилось, что к конторе мы шли окольным путем, не спеша, держась за руки, словно школьники. Да и разговор почему-то зашел о детстве. Мне никогда раньше не приходило в голову каково это — быть ребенком-оборотнем. Оно и понятно: долгое время единственным оборотнем, которого я хорошо знал, был Отбой. А при взгляде на него мысль, что и он когда-то был ребенком, возникает в последнюю очередь.
— Да по-всякому было, — хмыкнула Рысь в ответ на мой вопрос. — Чаще всего хорошо. Наверное, только у очень-очень несчастных людей воспоминания о детстве плохие. И, потом, я ведь не перевертывалась при обычных людях. Даже лучшая подруга ничего не знала. Мне родители с детства внушили, что это очень плохо, вроде уродства и что если посторонние узнают, то со мной никто дружить не будет. Поэтому я перевертывалась, только когда уверена была, что никого рядом нет. Запреты запретами, а зверь внутри требует, что бы его хоть изредка выпускали на свободу. Я по лесу побегаю, когти поточу о деревья и домой человеком возвращаюсь. Один раз, правда, чуть не попалась. Людей обычно издалека слышно, я всегда успевала спрятаться. А тут не знаю даже, как эта бабка сумела так близко подойти. Я прямо на нее выскочила. Ух, как она заорала! И корзинкой с грибами в меня как запустит! Я от неожиданности на дерево, а бабка бегом — в деревню. Она вредная была, весь наш поселок от нее стоном стонал. Я взяла и корзину ту к ней на крыльцо принесла. И сама на скамейке сижу. Бабка вышла, корзину увидала, и меня спрашивает — мол, ты принесла? А я спокойно так отвечаю: нет, кошка большая приходила, принесла корзину и снова в лес ушла. Так соседка остаток лета в лес ни ногой… Мне от отца, правда, досталось! Чуть мне уши не оторвал! С тех пор у меня правое ухо больше левого…
Я уставился на ее уши и по смеющимся глазам понял, что меня разыграли.
Рысь неожиданно остановилась. Я по инерции сделал еще шаг, остановился, повернулся и оказался к ней лицом к лицу. Рысь встала на цыпочки, обняла меня и поцеловала.
Мы застыли так — самозабвенно и отрешенно. Черт… это был больше чем поцелуй. У меня закружилась голова, и мысли смыло, как прибой смывает надписи на песке. Нас основательно шатнуло, и я понял, что мы сейчас упадем. И мы упали в сугроб, продолжая целоваться, и хохоча в паузах между поцелуями. Рысь уселась мне на живот и попыталась закопать в снег.
И замерла, прислушиваясь.
Откуда-то из переулков донесся вой. Густой, полный ненависти и охотничьего азарта, он пронзил воздух и тот словно стал еще холоднее.
Остров Крит. 1156 год до н. э.
Рабыня поставила кувшин с водой у ложа и, пятясь, исчезла в арке коридора. Если бы Пигмалион мог сейчас видеть ее, то его, возможно, удивило бы выражение лица рабыни.
"Он не безумец, — размышляло существо. — На самом деле он понимает, что рядом с ним всего лишь скульптура. Все его поведение — игра. Искусная, но всего лишь игра. Он даже сам почти верит. Но все-таки — почти".
Существо поняло, что впервые с тех пор, как осознало себя, испытывает жалость. Этот человек пытался изменить мир. Пусть не весь, пусть только в том, что касалось только его самого. Но он пытался стать богом.
Существу было ясно, что человек обречен. Да, он был на верном пути, но у него не было той непоколебимой веры в свое всемогущество, которое существо наблюдало у богов. Он играл, а боги — жили.
И взяться такой вере было неоткуда. Весь жизненный опыт Пигмалиона противоречил такой вере. Существо хотело уйти… и не могло. Оно осознало, что завидует статуе. Это было нелепо, но именно так — завидовало. Существо никто никогда не любил. Да, когда оно занимало тело какого-либо человека, ему доставались и направленные на этого человека чувства других людей. Но существо всегда четко осознавало, что эти чувства предназначены не ему. Оно оставалось сторонним наблюдателем, словно зритель в театре.
Рабыня крадучись вошла в комнату. Пигмалион уже спал. Статуя лежала рядом, равнодушно глядя в потолок тщательно раскрашенными глазами — были прорисованы даже тончайшие сосудики в уголках глаз. На мгновение существо замерло в нерешительности. Какая-то его часть хотела немедленно уйти. Задуманное было глупостью! Существо раньше иногда вселялось в неживые предметы и даже в статуи. Но при таком вселении сами предметы не менялись, мрамор статуй оставался неподвижным и холодным. Сейчас же требовалось совсем иное — оживить статую. Это было возможно. Существо уже задумывалось над возможностью этого раньше, и было уверено, что сможет объединиться с неживой материей, трансформируя ее, создавая иллюзию живой плоти. От воплощения этой идеи на практике существо удерживала опасность связать материю и себя слишком прочными узами. До сих пор у существа не возникало желания задержаться в одном носителе на сколь ни то значительный срок. Но сейчас, подглядывая за тем, с какой нежностью Пигмалион обнимает скульптуру, существу показалось, что вот оно — спасение от одиночества.
Рабыня склонилась над статуей, спустя мгновение охнула и мягко осела рядом с ложем, потеряв сознание.
Глава восьмая
Жизнь подражает не искусству, а плохому телевидению.
Вуди Ален
Вой повторился.
И, почти сливаясь с ним, раздался крик смертельно напуганного человека. Даже непонятно было — мужчина кричит или женщина. Больше всего это походило на верещание подстреленного зайца.
Мы с Рысью, видимо, подумали об одном и том же. Реакция девушки была молниеносной. Только что она сидела на моем животе и со смехом лепила огромный ком снега, а в следующее мгновение исчезла. Я догнал ее только в конце переулка. Рысь остановилась, принюхиваясь.
— Где? — прохрипел я, упершись руками в колени. Все мои тренировки ничто в сравнении с природной скоростью и выносливостью оборотней.
— Не знаю! Я не чую запаха оборотня!
Меня слегка утешило, что Рысь тоже запыхалась. Слегка.
Вой повторился — ближе.
— Адреналин, — смог выговорить я. Воздуха по-прежнему не хватало.
— Что?
— Ищи запах. Адреналин.
Рысь принюхалась, лицо ее вытянулось, нос трансформировался в кошачий. Это выглядело бы забавно — в другой обстановке.
— Туда! — рявкнула она мяукающим голосом, срываясь с места. Я застонал, но заставил себя бежать следом. Когда я, шатаясь, вбежал в какой-то дворик, Рысь — уже полностью обернувшаяся — застыла, припав к земле и издавая тихое грозное урчание.
Старые липы резали голыми кронами свет луны, так что снег в центре дворика казался пятнистой шкурой какого-то зверя. В этой сумятице светлых и темных пятен я не сразу разглядел жертву — стоящего на коленях парня в камуфляжных штанах и кожаной куртке-"бомбере". Он, похоже, совершенно потерял разум от ужаса и уже не кричал, а тонко сипел на одной ноте.