"Фантастика 2024-68". Компиляция. Книги 1-22
Шрифт:
У меня щелкнуло.
Ага, отлично, а то я уже предположил, что голова на остаток дня сгодится мне только для носки «Сачирато»…
— Он что-то тебе дал, верно! — Это был даже не вопрос. — Подарок!
— Дары гостей не запрещены правилами уютного дома, — кротко потупилась Симайна. — Мне было невообразимо приятно, и я щедро отблагодарила своего друга за этот сердечный жест.
Я чуть не хмыкнул. Дружок гаденького Кринго и беспутный уличный шалопай Гладкий оказался не только большим почитателем искусственных самочек, но и настоящим романтиком? Интересно, его отцу стоит об этом узнать?
— Что это был за?..
Но
«Барру» окружила стая из полутора десятков сутулых грязных чу-ха, одетых в ужасающее тряпье. Причем окружили, уже не скрываясь за колоннами и мусорными кучами, а стоя в полный рост и подрагивая от возбуждения и медленно тающего страха.
[1] Мифологическое определение суррогатного сознания.
praeteritum
Пустыня смеется над календарями: мой небрежный счет дням почти потерян. Кажется, с момента спасения странного безволосого выродка, удачно совпавшего с его пленением, проходит чуть меньше двух недель. Сам он все еще не в себе, чтобы поручиться за оценку сроков…
Стиб-Уиирта продолжают кочевать. Идут весь день, вечером разбивая временный лагерь, а на рассвете продолжают бессмысленное путешествие.
Они называют себя чу-ха-хойя и говорят на языке, который я неожиданно понимаю, причем все лучше и лучше. И даже начинаю предполагать, что это мой родной язык, просто забытый, и теперь возвращенный.
В остальном я продолжаю терять последние крупицы того, с чем не способен совладать помутневший разум. Полупроводник, танкер, поэзия, молекула, дворянство, кукуруза, противовоздушная оборона, оптоволокно, пантеон, журналистика, медуза, стволовые клетки, демократия и абстракционизм теряют для меня всякий смысл; становятся мыслительными миражами и с незаметной грацией подменяются новыми образами…
Цепочка бродяг неспешно идет мимо занесенных песками разрушенных построек из старого выщербленного бетона. Мимо гигантских металлических конструкций, врытых в песок дисков и колец, железных каркасов и обломков, знакомых смутно, слишком недостаточно для полноценных воспоминаний о моем прошлом или настоящем.
Такие места стая предусмотрительно обходит стороной. Старухи шепчут, что внутри царит боль, которой управляют мелочные капризные духи, а их лучше не тревожить.
В некоторые руины кочевники все же суются, всякий раз отряжая неизменную троицу бегунов. Разведчики Стиб-Уиирта выглядят поджарыми, быстрыми и крепкими, но их вытянутые морды как одна покрыты крохотными язвами — поцелуями Бансури. Именно эти трое раз за разом исчезают в ведущих под землю тоннелях, провалах и полуобвалившихся шахтах, время от времени возвращаясь с добычей из легкого листового железа, самоцветов или даже драгоценных металлов.
Так тянутся бесконечные, наполненные тягостями переходов дни, и пустыня смеется над календарями.
Однажды мы натыкаемся на другое племя, чуть превосходящее Стиб-Уиирта числом. Чужаки тоже замотаны в балахоны, но ткань их выкрашена в иной оттенок. Пока две стаи ожидают на барханах, разделенные сотней шагов, старейшины обоих караванов сходятся в центральной низине и долго приветствуют друг друга странными ритуалами.
Затем они пьют воду из общей чаши. Долго, обстоятельно и чинно торгуясь, обмениваются припасами: вялеными тушками подстреленных в пустыне зверьков и птиц, шкурами и украшениями.
Затем племена расходятся, но в арьергарде Стиб-Уиирта надолго остаются почти все воины, до самой стоянки прикрывающие тыл, будто опасаясь нападения в спину…
А два дня назад мы встаем на длительную стоянку у оазиса, на вытоптанном предшественниками пятаке у треугольного пруда, в котором даже водится сверкающая рыба. К небу вспучиваются купольные шатры, во все стороны отправляются дозоры.
День за днем я изучаю своих новых хозяев. Слушаю, вникаю, пытаюсь подражать.
Меня ошеломляет врожденное умение кочевников гармонично сосуществовать с пустыней. Любую свободную минуту я провожу, тихонько наблюдая за популярной детской игрой, в которой писклявая малышня зашептывает сусликов и змей, своих самых ненавистных врагов.
Ловко играя тоном, юные пустынники бормочут захваченным врасплох животным нелепые ритмичные стишки. Эти нехитрые считалки, к моему потрясению, заставляют зверье, пусть даже всего на несколько минут, выполнять простейшие приказы и даже драться между собой…
А еще я понимаю, что чу-ха-хойя не так примитивны, как кажутся на первый взгляд. Среди сокровищ племени имеются специальные электронные водосборники, похожие на складные цветки. Их пластины сделаны из тонкого легкого сплава, и когда во время перехода каждая семья стаи разворачивает такой на ночь, к утру караван получает несколько литров свежей воды.
Еще у них есть зеркальные солнечные накопители, с помощью которых крысолюди заряжают батареи прочих устройств, которых меньше. Главными среди них являются электронные карты, которыми владеют старейшины, не очень точные и барахлящие, но незаменимые в этом бесконечном походе. И специальные зажигательные устройства, которыми чу-ха-хойя разводят костры, вместо топлива используя собственное дерьмо, кости животных и собранные в пути ветки колючего кустарника.
Деньги, что странно, у кочевников тоже есть. Но Джу-бир-Амрат говорит, что проклятая бумага годится только для не менее проклятых городов, где странники время от времени покупают специи, свежие батареи и фильтры, ножи, ножницы и прочий бытовой скарб, лекарства, алкоголь, серебряные кольца и серьги, а еще фанга и баллоны с газом для буар-хитт.
Это кажется странным, но у чу-ха-хойя нет хвостов. Более того, если в племени рождается хвостатый ребенок, его купируют еще в первые дни. Также во всем лагере не находится ни одного зеркала, посуду запрещено натирать до блеска, а потому я до сих пор не представляю, как выгляжу со стороны.