Фантом
Шрифт:
Потом учеба закончилась. Он осмотрелся в новом заводском коллективе и понял, что воровать, как все, не сможет – не потому, что боялся попасться, а потому что не привык. Чтоб воровать (даже у государства), нужен определенный склад ума и характера, поэтому он решил, что и здесь можно просто зарабатывать. Из чистенького отдела он перешел в испытательный цех. Здесь платили отдельно за каждый сданный узел, не говоря уже о машинах в целом. Конечно, были свои неудобства, как то – ненормированный рабочий день и периодические командировки, зато получал он почти в три раза больше специалистов своего уровня. С одной стороны, жизнь становилась все более основательной, но, с другой, опять же не хватало времени насладиться тем, что имеешь.
А что теперь?.. Наконец-то деньги, не требующие больших затрат времени, моральной
Раньше он списывал все на Валю, считая, что это она мешает ему жить, постоянно грузя бытовыми проблемами, а сейчас вдруг понял, что у него просто нет никаких желаний, нет друзей, нет увлечений – есть только этот дом. Может, именно, поэтому он так притягивает, что создает иллюзию связи с чем-то родным и близким? Только Дима уже догадывался, что ничего родного нет, как нет никаких магических воздействий и таинственных историй, связанных с его постройкой. Это он сам придумал, чтоб было хоть какое-то оправдание смысла жизни, был фундамент бессмысленного существования.
Ему не хотелось так думать, поэтому он искусственно прервал цепь размышлений. Встал, вышел на кухню, закурил, выпил пива. Эта мизерная смена обстановки действительно отвлекла его. Он вдруг заметил, что на улице окончательно стемнело, и невидимая луна висит высоко над домом, отбрасывая уродливые тени прямо перед кухонным окном. Тени шевелились от легкого ветерка и казалось, вокруг перемещается нечто огромное и бесформенное, норовя опутать весь дом. Потом оно начнет проникать во все щели, стараясь добраться и до него; и еще эта тишина… На мгновенье Диме стало страшно. Он почувствовал совершенно отчетливо, что абсолютно один, как физически, так и морально, и если с ним что-нибудь случится, то никто о нем не будет беспокоиться, никто не спохватится, кроме, разве что, начальника ДСК, которому он обещал плиты. Да и то, ненадолго – с плитами сейчас нет проблем.
Включился холодильник, и Дима вздрогнул. Никогда он не обращал внимания на этот звук, а сейчас вздрогнул. Наверное, потому что непроизвольно прислушивался к тишине, пытаясь уловить посторонние звуки, чтоб упредить того, кто может проникнуть в дом – в его пустой, мертвый дом, который вовсе не является крепостью.
Отошел от окна, чтоб не видеть зловещего шевеления теней, и посмотрел на часы. Почти двенадцать. …Надо спать. Завтра уже могут прийти вагоны, и тогда день придется посвятить разгрузке… Он вдруг подумал, что не хочет, чтоб они приходили, именно, завтра. Нет, они, конечно, нужны, но пусть они едут долго-долго, чтоб он мог закрыться и никуда не выходить до тех пор, пока не разберется в себе, в существующей или несуществующей ауре дома и, вообще, во всем, что случилось… нет, не за прошедшие три дня, а за всю жизнь.
– Надо спать, – вслух приказал себе Дима, гася сигарету …тогда быстрее наступит утро. Утром все становится яснее и понятнее… Лег. Ему казалось, что он долго не сможет заснуть, но лишь голова коснулась подушки, мысли стали путаться, теряя связь и смысл, зато становясь абстрактно добрее и лучше (что бы плохое ни происходило днем, когда человек засыпает, ему становится хорошо и спокойно). И дом, и вагоны, и личная жизнь сразу потеряли остроту; отдалились, беззвучно уходя в точку на горизонте… и в это время ноги ощутили теплую колкость травы. В лицо дунул жаркий и чистый, не городской ветерок. Где-то в подсознании Дима понимал, что все это означает. Он возвращался к шахматам и уже находился в том состоянии, когда не мог проснуться самостоятельно, даже усилием воли; когда последние мысли, связывающие его с реальным миром, угасали.
Не было необходимости вновь изучать поляну – здесь ничего не могло измениться, кроме положения фигур на доске, и Дима сразу направился к столику. Оказывается, фигуры, и правда, сдвинулись – противник открыл слонам длинные диагонали, вывел одного коня; Димины же пешки образовывали клин в центре доски, а четыре коня прикрывали их перестроение.
Дима бегло окинул позицию. Убитых фигур пока не было, и это его обрадовало; а еще он точно знал, что сейчас его ход. Задумался, пристально глядя
Беспомощно огляделся, ища глазами генерала, но увидел лишь стайку серых птичек, эскадрильей истребителей пронесшуюся к лесу. Хотя часов, отсчитывающих время на обдумывание ходов, не было, Дима слышал, как они тикают где-то внутри него, и мысленно ощущал каждую прошедшую секунду. Этот непрекращающийся отсчет подстегивал его действовать быстрее. Он уже занес над доской руку; хотел схватиться за одну фигуру, потом за другую, но в душе рождалось странное смятение, будто от этого хода зависел не результат дурацкой партии, а чья-нибудь жизнь или смерть.
Наверное, такая поспешность и подвела его. Он двинул вперед крайнюю пешку, чтоб не разрушать созданную в центре оборону, и не заметил вражеского слона. Что произошло дальше, он и сам не понял – это был, вроде, сон внутри сна.
Дима почувствовал, что его тело растворяется в воздухе, становясь невесомым и невидимым – только рука, державшая пешку, сохраняла материальность и сиротливо висела в воздухе. Он видел ее из своего небытия; видел откуда-то со стороны, и это было совершенно непонятное ощущение. Он даже не успел испугаться, когда опустив пешку на новое поле, ощутил, что сам резко взмывает вверх и уносится с поляны в глубь черного и сырого леса. Причем, летел он прямо, не огибая препятствий, а проходя сквозь стволы, не встречая сопротивления. Впереди громыхнул взрыв, и комья земли так же беспрепятственно пролетели сквозь него. Потом он увидел второй взрыв, образовавший глубокую воронку с медленно клонившимися на подрубленных корнях, дубками. Просвистел новый снаряд, легко срубая толстые узловатые сучья, но сам разрыв был чуть дальше, и только земля вперемежку с листьями и ветками, взметнулась в воздух. Он увидел солдат – своих солдат, которые пытались укрыться, вжимаясь в землю среди заскорузлых, выпиравших корней; другие солдаты продолжали бежать, но падали, бросая ружья, закрывая руками головы. Дима понял, что опускается в эпицентр бойни; вдохнул запах сырой земли и дыма от начавшего гореть леса…
В следующее мгновенье его тело разлетелось на кусочки. Рука валялась метрах в пятидесяти, и удивительно, но он продолжал управлять ею – каким-то образом, она не потеряла связь с телом, а просто сделалась намного длиннее. Туловище размазалось по окрестным стволам, и каждой клеточкой Дима воспринимал их теплую обугленную поверхность, причем, один и тот же сучок одновременно упирался, и в спину, и в живот, и в ногу пониже коленки. А на том месте, куда он должен был опуститься в своем полете, зияла еще очередная воронка.
Но самое поразительное, что он наблюдал все это с разных мест. Один глаз видел только черные осыпающиеся края земляной ямы; в то время, как другой, прилепившейся где-то у вершины дуба, наблюдал всю картину сверху; и щека находилась где-то рядом, потому что ее царапал сучок, который он видел.
Все произошло так быстро и неожиданно, что он не понял, умер или нет. Да и как это можно понять, если никто не знает, какая она, жизнь после смерти, и бывает ли она вообще. Он чувствовал, как сучок царапал щеку; как земля сыплется в глаз, но не чувствовал боли своего разорванного в клочья тела. Создавалось впечатление, что оно естественным образом разделилось на части, и теперь части эти существуют сами по себе. Вот, только местоположение мозга, который продолжал координировать действия всей системы, определению не поддавалось – казалось, он находится везде, как некая высшая субстанция, охватывающая видимое и невидимое пространство. Например, он знал, что противник на доске убил его пешку, и черный король стоит сейчас, как всегда, спиной к поляне, опершись двумя руками о броню, и думает. Хотя он ничего этого не видел, и просто не мог видеть своим единственным глазом (второй окончательно присыпало землей – он чувствовал, как песчинки набиваются под веко и дерут глазное яблоко), зато с дуба он видел очередной взрыв; видел, как разорвало еще трех солдат, точно так же, как его самого – вся разница заключалась в том, что их тела окровавленными кусками мяса мешались с грязью и уже ничего не могли чувствовать. Это были даже не изуродованные трупы, а именно бесформенные куски, на которых красная кровь перемешалась с черной влажной землей.