Фантом
Шрифт:
– Можно без приглашения? – спросила она весело, но на лице ее отразилась неуверенность – даже рот остался приоткрытым, вроде, не окончив фразу. На Диму пахнул терпкий запах опавшей листвы. Это было так неожиданно, что наполнив им легкие, Дима отпрянул; несколько раз удивленно моргнул, – или я не вовремя? – Ирина улыбка потускнела, но по инерции еще держалась на лице.
Дима почувствовал, что от этого осеннего воздуха лопнул злосчастный колпак. Голова еще оставалась тяжелой, но мысли прояснялись, и вместе и этим уходила вялость и апатия.
– Господи, конечно, проходи, – он отступил, впуская ее внутрь. …Наверное,
Диме захотелось отблагодарить свою спасительницу, причем, немедленно, а она стояла в дверях кухни, прислонясь к косяку и бессмысленно вертела в руках желтые кленовые листья. Дима обнял ее; листья тут же упали на пол, и Ира улыбнулась, подставляя губы. От поцелуев ее дыхание сделалось чаще, а руки сомкнулись на Диминой спине. Ноги прижались к его ногам, пытаясь раздвинув их, забраться внутрь… Дима сделал шаг, потом еще один…. Так они и шли – в поцелуе, медленно переставляя ноги, пока не оказались возле дивана. Дима попытался расстегнуть юбку, но его стараний не потребовалось – Ира сама дернула молнию и вновь обхватила его тело, как будто боялась, что Дима может исчезнуть.
Через несколько минут они уже барахтались на неубранном диване. Эта томная борьба наполняла Диму какой-то светлой энергией, и он не мог понять, что происходило с ним всю первую половину дня. Проще говоря, он не хотел ничего (ни понимать, ни чувствовать), кроме тела, которое, то извивалось под ним, то оказывалось наверху, крепко сжимая его бедра своими коленками; откидывалось назад, изгибалось так, что от груди оставались одни огромные коричневые соски…
Наконец, оба устали и раскатились в разные стороны, тяжело дыша, и лениво пожимая сплетенные пальцы.
– Ты доволен? – спросила Ира тихо.
– Да… – возможно, Дима нашел бы более романтическое слово, но это наболее точно определяло его нынешнее состояние.
– Ты хотел этого в прошлый раз?
– Наверное, – ответ получился не очень уверенным – со своими бредовыми снами почти забыл, что было в прошлый раз.
Она засмеялась, и резко повернувшись, прижалась к нему.
– Тогда я просто не могла. У меня были месячные, а это не всем нравится.
Дима подумал, что ему ни к чему знать такие подробности – важно, что он снова чувствовал себя человеком, и этому человеку было очень хорошо.
– Пойдем, покурим, – предложила Ира. Дима потянулся за разбросанной по полу одеждой, – зачем она тебе? Разве в доме есть еще кто-то? – Ира коснулась его всем телом, и от этого прикосновения Дима почувствовал, как ему передался импульс – импульс желания. Он вновь прижал ее к себе.
– Осторожно, раздавишь!..
Наконец они все же выползли на кухню. Дима впервые ощутил, как прекрасно чувствовать себя без одежды, как обостряется при этом восприятие. Потянул Иру за руку, и она плюхнулась к нему на колени, доверчиво улыбаясь. Курили они молча, выпуская дым в разные стороны. Дима украдкой разглядывал ее тело, и ему нравились родинки на левой груди и около пупка, плоский живот, худые бедра… На плече увидел два небольших синяка.
– А это откуда? – поинтересовался он.
– Так… ерунда, – она жадно затянулась сигаретой.
– Что
– Разве?.. – она легко встала, и когда повернулась спиной, Дима увидел на правой ягодице огромное черное пятно.
– Господи, а это что?!..
– Если тебе так интересно, – она отстранилась, глядя ему в глаза, – это называется «пинок под зад», с которым я сегодня вылетела из дома. (Дима молчал, лишь моргая широко раскрытыми глазами. Он не был готов к такому повороту событий и не знал, что говорят в таких случаях). Я ж предупреждала, что тебе это не нужно, – она взлохматила Димины волосы, – не бойся, я не прошусь к тебе жить. Я сама решу свои проблемы. Ты меня еще не знаешь… а пинок был хорош! Я чуть в дверь головой не впилилась. Как раз туфли обувала… Скотина…
Видя, что Дима окончательно растерялся, она прильнула к его груди. Он чувствовал ее губы, а, главное, язык, который выделывал что-то неописуемое. Потом Ира медленно опустилась на колени, при этом лицо ее ползло все ниже и ниже… Дима никогда не участвовал ни в чем подобном. Чтоб таким занималась целомудренная и правильная Валя, было даже невозможно представить!..
Наконец Ире, то ли надоело, то ли она устала, но поднявшись с колен, она присела рядом.
– Ты не думай ни о чем, – сказала она, – это мои проблемы, и мне их решать.
– Я и не думаю. Мне просто хорошо. А проблемы будем решать вместе.
– Зачем тебе это? – Ира вздохнула, – у тебя своих хватает. Я ж не за тем пришла. Я просто соскучилась по ласке, по хорошему доброму мужчине и все.
– Ты останешься здесь, – твердо сказал Дима, хотя минуту назад даже не думал об этом.
– С чего бы это? У меня есть свой дом, и я не собираюсь убегать оттуда. Подумаешь, муженек решил повыпендриваться. Не волнуйся, я поставлю его на место.
– Я не волнуюсь, но ты останешься здесь, – в нем уже говорило не столько желание действительно оставить ее, сколько упрямство самца, которому не хотят подчиняться. Если б она вдруг сказала: «да, я останусь с тобой навсегда», он бы, наверное, растерялся еще больше и не обрадовался такому решению.
– Что-то зябко, – Ира передернула плечами, – я оденусь.
Дима подумал, что, скорее всего, она не замерзла, а просто возникшая тема не слишком располагала к обнаженной натуре.
Через десять минут они уже чинно сидели на кухне и беседовали, как старые друзья. Беседовали о жизни, об Олеге, о Вале; тут Дима вспомнил, что за сегодняшний день выпил всего лишь чашку чая, и они вместе приготовили ужин. Потом сели за стол, как настоящая семейная пара. Диме усмехнулся, и Ира заметила это.
– Чего смеешься? Мы похожи на чету в преддверии серебряной свадьбы, да? Ты сейчас пойдешь смотреть телевизор, а я буду мыть посуду, так? Ты над этим смеешься?
– Да нет… – Диме стало неприятно, что она так точно угадала его мысли.
– Вот, именно поэтому я и не буду у тебя жить. Я могу переночевать, и одну ночь, и две, но жить не буду. Так нам обоим будет лучше, согласен?
– Согласен, – ответил Дима, не задумываясь.
– Ну вот, и закрыли вопрос, – она вздохнула. (Дима не понял, то ли с сожалением, то ли с облегчением), – а теперь я поеду домой.