Фарамунд
Шрифт:
Вехульд, переглянувшись с Унгардликом, выслал вперед еще одну группу. Конунг в таком состоянии, что не сумеет вовремя собраться, если вдруг нападут враги.
А Фарамунд мучительно ломал голову: почему? Почему именно его пытались убить уже дважды таким странным образом? Друид прав, против него поставили таких колдунов, которые смогли бы пройти к могучим владыкам Рима... Или не смогли бы? У того, может быть, свои колдуны на службе. Которые бдят и охраняют от других колдунов.
К исходу второй недели телеги ломались настолько часто, что пришлось разбить уже не временный лагерь
Фарамунд все еще раздумывая над странностями покушения, даже не заметил, как его помыли, вытерли. Женщинам велел убираться, сам рухнул на ложе, глаза в потолок, но едва скрипнула дверь, подхватился как ужаленный, меч до половины выдернул из ножен.
— Кто?
Через порог ступил, сутулясь, грузный человек. Когда распрямился, Фарамунд с трудом узнал Тревора. Старый воин постарел, осунулся, глаза ввалились, а седые волосы поредели, торчали жидкими кустиками.
— Случилось что? — ахнул Фарамунд. — Вот уж не ожидал тебя здесь увидеть!.. Или восхотелось самому искупать меч в римской крови?
Он обхватил Тревора, обнял, но тот почему-то высвободился, сел на лавку. Глаза Фарамунда погасли, вспомнил, что Редьярд был ему троюродным или еще каким-то племянником.
А Тревор тяжело опустился за стол, вздохнул. Плечи поднялись и опали. Несколько мгновений он не мог говорить. Пугливо вошла молодая девушка, перед Тревором появился пузатый кувшин и два кубка. Она бросала робкие взгляды на грозного конунга, для которого она предназначена на ночь, иначе бы ее уже пропустили через руки всех воинов в селении.
— Промочи горло, — посоветовал Фарамунд. — Раньше ты любил это вино. Или не это, но все равно — любил это дело.
Тревор довольно равнодушно налил себе в кубок, отхлебнул, тут же отставил. Глаза его не отрывались от столешницы.
— Рекс, — сказал он глухо. — Мне очень не хотелось ехать... Ты сам понимаешь... но у меня есть еще и племянница.
Фарамунд ощутил толчок тревоги.
— Что-то стряслось? — выпалил он. — Что с Брунгильдой?
Тревор удивленно вскинул брови.
— Ты ее еще помнишь?.. Прости... Она просит... Нет, она настойчиво требует, чтобы ты обязательно прибыл к ней.
Фарамунд кивнул:
— Хорошо. Через пару месяцев... от силы, через три, я выйду на берег реки, тем самым обеспечу себе все земли по эту сторону. И после чего приеду. Мои военачальники без меня с охраной справятся.
Тревор сказал несчастным голосом:
— Конунг, она настаивает, чтобы ты прибыл немедленно. Понимаешь, она настаивает. Не спеши отвечать! Ты же знаешь, она ждет ребенка. Повитухи заметили, что у нее живот клином! В один голос говорят, что нас всех ждет мальчик! Крепкий здоровый мальчик, которому расширять мечом пределы твоих владений до... я уже не знаю! Он должен появиться через месяц. Если я задержусь в дороге, то могу уже увидеть ее с младенцем на руках!..
Фарамунд заколебался. За окном послышался конский топот, кто-то выругался, звякнуло железо. Фарамунд покачал головой:
— Не
Тревор отвел глаза, пальцы его застыли на кубке. Вид у него был самый несчастный.
— Рекс... если бы я не знал ее раньше... я бы сказал...
— Что?
— ... что она нуждается в тебе.
На миг перед внутренним взором Фарамунда мелькнуло бледное лицо Брунгильды, ее гордо вскинутые скулы, гордый взгляд. В выжженной душе шевельнулось нечто вроде сочувствия, но тут же встало во всей яркости прекрасное лицо Лютеции, ее звездные глаза.
— У нее есть все, — ответил он упрямо. Он сам чувствовал, что в его голосе недостает твердости, но что-то злое, мохнатое, несправедливое шевелилось неспокойно, царапало душу, и он, чувствуя неправоту, повторил громче: — У нее есть все.
Тревор отодвинул кубок, поднял голову. Их взгляды встретились.
— Как скажешь, рекс...
Фарамунд выкрикнул зло:
— Хочешь сказать, что я не прав?
— Не прав, рекс — сказал Тревор прямо.
— Да что ты знаешь... — прорычал Фарамунд, голос задрожал и упал до шепота. Он ощутил, что в глазах снова защипало, а горькие слезы начали наполнять плотины. — Что ты можешь знать... Пусть рожает, ее сына объявлю наследником всех земель. Он примет титул рекса...
— А ты, рекс?
— А мне он нужен? Я для своего племени и так рекс. А он станет рексом и для остальных правителей стран и государств.
Он видел, что Тревор чувствует глубокую тоску в его голосе. Оба некоторое время избегали смотреть друг другу в глаза, наконец Тревор вздохнул:
— Надо быть мужчиной, рекс... и в этом.
— А я кто?
— Ребенок.
— Почему? — прорычал он.
— Прячешься от жизни, — ответил Тревор просто. — Мы все любим Лютецию. А она, там, из своего христианского рая смотрит на нас, и что же, она радуется твоим мучениям? Разве она не желает счастья тебе... и своей сестре? В конце концов, это у нее появится племянник!
Тоска стиснула горло Фарамунда. Он едва смог прошептать, слезы подступили и душили за горло:
— Это мог быть ее сын.
Тревор поднялся, взглянул на дверь. В глазах сочувствие странно смешивалось с осуждением:
— Рекс, жизнь идет! Время лечит любые раны. А если не лечит, то это уже не раны, а язвы.
Глава 37
Тревор уехал в тот же день. Даже не захотел переночевать. Сказал, что успеет доехать до небольшого селения на той стороне реки. Фарамунд с тяжестью в груди проводил его до выхода из дома, вернулся, допил вино. Тяжесть не исчезла, стало горько.
За окном быстро темнело. Высыпали звезды, все еще непривычно яркие, огромные. Пахнуло свежим хлебом.
В ночи послышался долгий протяжный вой. Фарамунд медленно повернул голову в сторону леса. Волк воет на луну, все привычно, но почему воет... не так? Когда его отряд запевает дружную песнь, сразу заметно, кто сорвал голос или болен: за столом ли поют или сидя на конях, а здесь хоть не люди, а весь мир отдался лунной песне: деревья, травы, звезды, лесные звери... но этот волк... он не поет...