Фараон и наложница
Шрифт:
Фараон принял их официально в присутствии Софхатепа. Губернатор Фив приблизился к фараону, приветствовал его, напомнив о своей покорности и непоколебимой верности, и сказал:
— О Богоподобный, истинная преданность бесполезна, если хранится лишь в сердце. Она должна сочетаться со здравым советом, добрыми делами и жертвами, если того потребуют обстоятельства. Мы оказались в ситуации, когда честность может навлечь на нас недовольство, но мы больше не можем заглушить тревогу в наших душах. Поэтому мы обязаны
Фараон молчал некоторое время, затем сказал губернатору:
— Говори, губернатор. Я слушаю тебя.
Губернатор храбро продолжил:
— Повелитель, жрецы разгневаны. Подобно заразной болезни, этот гнев расползается среди людей, которые утром и вечером внимают их речам. Именно по этой причине все пришли к единому мнению, что необходимо вернуть собственность владельцам.
Лицо фараона загорелось яростью.
— Подобает ли фараону уступать воле народа? — гневно спросил он.
Губернатор продолжил говорить смело и прямо:
— Наш повелитель, довольство и благосостояние народа — ответственность, какую боги вверили фараону. Речь идет не об уступках, а лишь о сострадании мудрого хозяина, заботящегося о своих рабах.
Фараон громко стукнул жезлом об пол:
— В отступлении я вижу лишь уступку.
— Боги помилуйте, мне и в голову не приходило называть вас уступчивым, однако политика — бурное море, а правитель — капитан. Он пытается уберечь корабль от надвигающейся бури и наилучшим образом использовать благоприятную возможность.
Слова губернатора не произвели впечатления на фараона, и он с упрямым презрением покачал головой. Софхатеп просил разрешения говорить и задал вопрос губернатору Фив:
— У тебя есть доказательства, что народ разделяет чувства жрецов?
— Да, ваше превосходительство, — без колебаний ответил губернатор. — Я повсюду разослал своих разведчиков. Они следят за настроениями людей с близкого расстояния и слышали, как те толкуют о делах, какие им не полагается обсуждать.
— Я поступил точно так же, — вступил в разговор губернатор Фармунтуса, — и сведения, которые я получил, весьма достойны сожаления.
Высказался каждый губернатор, после чего не оставалось сомнений в том, что ситуация стала опасной. Так закончилась первая встреча подобного рода. Во дворцах фараонов раньше ничего подобного не случалось.
Фараон немедленно встретился со своим первым министром и командиром стражи в царском крыле. Он был вне себя от гнева, метал громы и молнии.
— Эти губернаторы, — сказал он, — верны и заслуживают доверия, однако они слабы. Последуй я их совету, и мой трон окажется беззащитным перед унижением и позором.
Таху немедленно поддержал мнение фараона:
— Мой повелитель, отступать сейчас означает идти на верное поражение.
Софхатеп взвешивал другие возможности.
— Нам не следует забывать о празднике Нила. До его начала остается всего несколько дней. По правде говоря, мне на сердце становится тревожно при мысли о том, что в Абу соберутся тысячи разгневанных людей.
— Абу в нашей власти, — тут же возразил Таху.
— В этом нет сомнений. Однако нам не следует забывать, что во время прошлогоднего праздника раздалось несколько предательских выкриков, хотя в то время желание нашего повелителя еще не было воплощено. В этом году мы непременно услышим другие, более громкие выкрики.
— Вся надежда на то, что гонец вернется до праздника, — заключил фараон.
Софхатеп продолжал взвешивать ситуацию с собственного угла зрения, ибо в сердце он считал предложение губернаторов здравым.
— Посланник явится скоро и перед всеми прочтет послание. Нет сомнения в том, что жрецы, ища расположения своего повелителя и веря, что снова обрели древние права, с большей готовностью воспримут призыв к сбору войска. Даже если мой повелитель решит проявить власть и продиктовать свое желание, не найдется такого человека, кто воспротивился бы его воле.
Фараон обиделся на слова Софхатепа и, чувствуя себя одиноко даже в царском крыле, торопился отправиться во дворец на острове Биге, где одиночество никогда не преследовало его. Радопис не знала о том, что произошло во время последней встречи, и вела себя спокойнее, чем фараон. Однако она без труда разобралась в том, о чем поведало красноречивое выражение лица возлюбленного, и почувствовала, что гнев и раздражение не дают ему покоя. Радопис встревожилась и вопрошающе смотрела на него. Хотя ей хотелось о многом спросить, слова застыли на ее устах.
— Радопис, разве ты не слышала? — ворчливо спросил фараон. — Губернаторы и министры советуют мне вернуть жрецам имущество и смириться с поражением.
— Что побудило их дать такой совет? — с тревогой осведомилась она.
Фараон рассказал о том, что ему говорили и советовали губернаторы. Радопис опечалилась и еще больше забеспокоилась. Она не удержалась и сказала:
— Воздух насыщается пылью и мрачнеет. Только грозная опасность могла заставить губернаторов высказаться.
— Мой народ гневается, — презрительно сказал фараон.
— Мой повелитель, народ подобен кораблю, сбившемуся с курса без руля, он послушен всем ветрам.
— Я посажу этот корабль на мель, — грозно сказал он.
Страхи и сомнения снова обрушились на Радопис, терпение на мгновение изменило ей.
— Мы должны обратиться к мудрости и временно согласиться на уступки. День победы близок.
Фараон с удивлением взглянул на нее:
— Радопис, ты намекаешь на то, чтобы я уступил?
Радопис прижала фараона к груди, тон его голоса ранил ее, затем, обливаясь горючими слезами, сказала: