Фартовое дело
Шрифт:
Когда Никита забирал зачетку с приятной закорючкой «отл.» и профессорским автографом, экзаменатор пожал ему руку и произнес:
— Поздравляю с успешной сдачей зимней сессии, господин Ветров. Отдыхайте, набирайтесь сил. А то выглядите очень утомленным. Небось до утра зубрили?
— Не совсем, — скромно сказал Никита, забирая зачетку.
Когда он вышел из аудитории в коридор, где толпился народ, спешно дозубривающий то, что казалось недоученным, и проверяющий, что еще отсутствует в шпорах, им овладело приятное ощущение горы, сползшей с плеч. И это совершенно естественно отразилось на лице, что заметила почтеннейшая публика.
— Доволен, как слон, — завистливо прокомментировали в толпе. — Что попалось? Списывал? Подари
Никита провел обычную в таких случаях летучую «пресс-конференцию», пересказав общественности, о чем его спрашивали и как, сообщил, что он не списывал и шпор у него нет. Потом вышел кто-то еще, в не менее радужном настроении, ребята отстали от Никиты и перескочили к следующему счастливчику. А Ветров потихоньку пошел домой.
Проходя мимо телефона-автомата, Никита вспомнил, что со вчерашнего вечера не сообщал родителям о своем местопребывании. Надо было все-таки как-то их успокоить. Отец скорее всего был на работе, а мать должна была быть дома.
Темно-коричневый пластмассовый жетончик у Никиты был, и аппарат оказался исправным. Мама тоже оказалась на месте и взяла трубку.
— Алло!
— Мама, это я. У меня все отлично. Экзамен сдал. Пять баллов, — торопливо выпалил Никита, чтоб не дать маме времени для лишних воздыханий и стенаний. Но все же успел услышать:
— Совесть у тебя есть? Где ты был?!
— Гулял… — пробормотал Никита, на несколько секунд превратившись в маленького мальчика.
— Где? С кем? — посыпались вопросы кучей, но Никита уже сообразил, что надо ответить.
— Мама, это не телефонный разговор. Я сейчас приеду и все объясню. — Вымолвив таковы слова, достойные не мальчика, но мужа, Никита повесил трубку и вышел из университета.
Настроение несколько ухудшилось. Дома предстоял не самый приятный разговор, который надо было продумать как следует, ибо, несмотря на его полную бессмысленность, он мог отнять массу времени. Конечно, «отлично» в зачетке должно ослабить мамин напор, но какие-то объяснения давать придется. Потому что иначе она придумает их сама. При этом будет волноваться, пить валокордин и задавать дурацкие вопросы. А если ей просто сказать, что у мужчины на 24-м году жизни могут быть небольшие тайны, касающиеся личной жизни, то это может вылиться в истерику, которая все семейство Ветровых приведет в напряженное состояние. Например, ни за что ни про что достанется папе, которого мама обзовет «бабником» и будет утверждать, что в образе жизни, который ведет Никита, сказываются его дурные гены.
Самое смешное, что с момента поездки в злополучную область осенью прошлого года Никита ночевал исключительно дома и вообще никогда не приходил домой позже девяти вечера. Никакой девушки он так и не завел, домой ему никто не звонил, и он не посещал никаких заведений, кроме библиотек, архивов и книжных магазинов. Ни одной рюмки с момента возвращения из своей жутковатой «командировки» он не выпил и даже пива не хлебнул ни глотка. Ни разу он не заглядывал на Арбат и не навещал друзей-тусовщиков. Была ли спокойна мама? Нет! Сперва ей казалось, что у Никиты развивается вялотекущая шизофрения, потом она стала подозревать его в нарциссизме и намекать, что, с ее точки зрения, ненормально, когда молодой парень никуда не ходит, не общается с девушками и не занимается спортом. И конечно, во всем этом был виноват папа и дурная наследственность, от него проистекающая. Папе ставилось в вину, что он целыми днями пропадает на работе, а в выходные ездит на рыбалку и не берет с собой Никиту. Папа отвечал, что на работу он ходит не развлекаться, а зарабатывать деньги, что рыбалка для него — единственная возможность укрепить нервную систему, которую в 46 лет уже надо беречь. Наконец, он утверждал, что охотно взял бы с собой Никиту, если бы знал, что Никите это нужно.
Никите эта самая рыбалка была без разницы. Он вовсе не находил ничего приятного в том, чтобы сидеть с мормышкой на промерзшем
Именно поэтому Никите казалось, что и сейчас если хоть намекнуть на то, как он провел ночь перед экзаменом, то маме станет дурно и эта прогулка станет поводом для мелких, но изнурительных ворчаний в течение всех каникул. Кроме того, говорить родителям о таком знакомстве, как Света Булочка, — верный путь довести их до инфаркта. Да и себе дороже — не дай Бог, у кого-то из них появится идея навести о ней справки. Могут быть очень большие неприятности. Если б еще отец не слышал женского голоса, можно было придумать, будто звонил какой-нибудь дружок по Чечне, который был проездом в Москве. Но тут, наверно, мать могла бы додуматься до обвинений в гомосексуализме…
В общем, над тем, что сказать дома и надо ли вообще что-то говорить, следовало поразмышлять. Когда Никита уселся в вагон метро, то хотел этим заняться, но вместо это ему не без приятности стали вспоминаться реальные события, которые он пережил в ночь перед экзаменом. Бедный профессор! Никитин усталый вид был вовсе не следствием ночной зубрежки. Он вообще вспомнил о том, что у него сегодня экзамен, только утром.
…Когда выезжали на Кольцевую и Светка отвернулась к окну, Никита подумал, будто разговор закончен. Инструкции даны, чего тянуть дальше, тем более что их встреча должна была носить конспиративный характер. Он предполагал, будто его сейчас довезут до ближайшего пересечения МКАД с какой-нибудь магистралью, ведущей к центру города, а потом — до ближайшей станции метро, откуда он доберется домой.
Но вышло не так.
Светка, смотревшая на мелькавшие с правой стороны разноцветные огоньки спальных районов, светящиеся вывески и рекламные щиты, вдруг чуть слышно всхлипнула.
— Ты что, плачешь? — тихо и удивленно спросил Никита.
— А что ж мне, смеяться, что ли? — огрызнулась Булочка. — Хотя над такой дурой, как я, точно поржать стоит… Вообразила себе хрен знает что. Как пятнадцатилетняя… С ума сойти!
— Ты это серьезно? — пробормотал Никита.
— Нет, кривляюсь! — осклабилась Светка. — Мозги тебе, сопляку, заполаскиваю… Во, опять глаза испуганные стали! Что я в тебе нашла?! Ты же трус несчастный! Небось все поджилки затряслись, когда я позвонила…
— Да, затряслись! — неожиданно окрысился Никита. — Потому что я все эти дела, которые в октябре были, уже привык считать кошмарным сном. И тут ты появляешься, звонишь, и я понимаю: нет, все было взаправду. Опять какие-то ваши делишки. Чистой воды бандитские. Я не знаю, может, ты и привыкла так жить, но я-то нет! Мне вся эта романтика без надобности. Но куда денешься?! Себя-то жалко… И отца с матерью тоже.
— Понятно… — презрительно усмехнулась Светка. — Приехала зараза и спокойную жизнь нарушила. Работенку решила подкинуть. И выполнять страшно, и отказаться нельзя — зарежет… А ты не подумал, Никитушка, почему баба, которая несколькими сотнями людей командует и перед которой иногда бугаи по сто килограммов на коленках ползают, следы от моих каблуков целуют, жизнь себе вымаливая, вдруг сама к тебе приезжает и к себе в «Мерседес» сажает? Ты думаешь, я бы не могла к тебе Серого прислать или даже Ежика? Они бы тебе не хуже все объяснили. Я думаю, что Серый бы наверняка внушительнее и толковее моего задачу поставил. Прямо в магазине «Хлеб», не отходя от кассы. И ты бы уже завтра помчался исполнять, даже не спросив, заплатят тебе за это или просто в живых оставят… Я правильно говорю?