Фартовые деньги
Шрифт:
Бутылка-светильник стояла на столике, который когда-то был журнальным. На нем обычно пацаны раскладывали закуску и выпивку. Кроме него, в комнатушке имелся старый дерматиновый диван, пяток стульев и книжный шкаф без стекол, в котором на верхней полке стояли стаканы, а на нижней — два десятка пустых бутылок из-под пива и водки. На стенах было наклеено несколько плакатов рок-групп и картинок с голыми или полуголыми бабами, в основном из календарей и старых журналов, подобранных на свалках. Стены, само собой, были испещрены всякой «наскальной живописью»: матерными словами, проиллюстрированными соответствующими рисунками, эмблемами
Оказавшись в потайной комнатке, Епиха более-менее успокоился и перевел дух. Теперь, конечно, его немного беспокоило, не попался ли Шпиндель, но все же основное напряжение с души спало. К тому же не терпелось глянуть, что же ему такое удалось хапнуть. Поэтому Епиха слегка трясущимися пальцами взялся за «молнию» сумки. Ш-ших!
Внутри оказалась коробка с цветной картинкой и нерусскими надписями, которые Епиха не разумел. Что такое «SONY» или «JVC», он соображал, но что означает «AL440LX Motherboard For Intel Pentium II Processor», было выше его понимания. Впрочем, на картинке был изображен компьютер с клавиатурой, и Епихе стало ясно, что в коробке, по идее, лежит какая-то хреновина, к этому компьютеру относящаяся. Настроение сразу упало.
Во-первых, Епиха сам в компьютерах ни хрена не петрил и друганов, которые в этих делах соображают, тоже не имел. Угорь, может, и имел, но ежели даже эта штука стоит больше 200 рублей, ни в жисть настоящей цены не даст. Во-вторых, ежели попробовать самому толкнуть где-нибудь, то обязательно кинут. Да и кому нужна такая фигулина, Епиха тоже не знал.
Тем не менее он вынул коробку из сумки и положил на стол. Внутри больше ничего не было. Правда, в боковом кармашке нашелся кошелек. Но лежали в нем всего-навсего три мятые десятки и еще какие-то копейки старыми рублями. Конечно, на бутылку хватит, но на отдачу долга Угрю — ни фига. Частями тот не примет…
Из-за двери послышались осторожные шаги, а затем шорохи и шум отодвигаемых стульев. Потом затарахтела отодвигаемая ДСП, чуть скрипнула дверь, и в комнату вполз Шпиндель.
— Ты тут, Епиха? — спросил он.
— Стулья задвинь, оболтус! — проворчал тот.
Пока Шпиндель возился, Епиха все переживал случившийся облом. Думал даже отвести душу с горя — придраться к Шпинделю и начистить ему морду. Просто так, чтоб успокоить сердце. Загадал: если Шпиндель сразу начнет спрашивать, чего было в сумке, — дать ему в пятак! Если нет — помиловать.
Но Шпиндель спрашивать не стал. Он начал рассказывать, как ловко ему удалось смыться.
— Там, блин, за мной такой кабан погнался — я бу-бу! Килограмм на двести! А я — шнырь! — и между гаражей проскочил. Он и передом, и боком, и раком — и ни хрена пролезть не может! Мата нагнул — во! А я — фьють! — в тот двор, рынок обежал — и сюда.
— Молодец, — иронически похвалил Епиха. — Ты, бля, как неуловимый Джо! Которого никто не ловит, потому что он на хрен никому не нужен. Видишь, бля, какие бабки крутые взяли?
И он потряс мятыми бумажками из кошелька.
— А коробку смотрел? — спросил Шпиндель.
— Нет. Там какая-то фигня электронная.
Но Шпиндель уже полез расковыривать серебристую заклейку на плоской стороне коробки. Трык! — коробка открылась, и на цементный пол подвальной комнатушки с шорохом и шлепаньем, одна за одной посыпались заклеенные бумажной лентой с печатями пачки зеленоватых купюр с овальными портретами лысоватого мужика и нерусскими буквами…
— Баксы! — вырвалось у Епихи и Шпинделя почти одновременно…
СУРОВОЕ ДЕЛО
Толстый мужик, неудачно пытавшийся поймать Шпинделя, в это самое время, запыхавшись и отдуваясь, возвращался на аллею. Он вовремя вспомнил, что, пустившись в погоню, оставил свои пакеты с покупками каким-то незнакомым бабам. Денег в них, конечно, не было, но продуктов лежало рублей на полтораста. Фиг его знает, бабы, конечно, вроде приличные, но нынче все воруют… А он как-никак почти полчаса безуспешно бегал вокруг гаражей и по дворам.
На аллее, когда он там появился, обнаружилась небольшая толпа, стояли «Скорая» и милицейский «уазик», расхаживало несколько милиционеров в форме и в штатском. Фотограф прятал в футляр камеру со вспышкой, какая-то дама что-то разглядывала в кустах. Другие свидетелей опрашивали. Служебно-розыскная собака виновато скулила — не могла унюхать след на мокром асфальте и сырой траве — дождь все еще моросил. Два мрачных санитара под командой толстой врачихи в кожаной куртке поверх белого халата запихивали в «Скорую» носилки. На носилках лежало тело, укрытое с головой, так сказать, по-покойницки, а около бордюрного камня, на асфальте, сиротливо валялись авоськи с картошкой и огурцами. Капли дождя нет-нет да и попадали в небольшую багровую лужицу, разбавляя кровь водицей…
Бабы, которым толстяк оставлял свои пакеты, никуда не делись. Они что-то рассказывали оперу в штатском.
— Вот, вот он! — загалдели они, указывая на толстого мужика. Тот даже испугался, потому что менты сразу начали на него смотреть, а собака загавкала. Еще, блин, заподозрят, будто он сумку вырвал или бабку затоптал…
Но выяснилось, что бабы просто объясняли оперу: мол, именно он за одним из грабителей погнался, оставив нам свои пакеты. Как раз за тем, который, удирая, толканул старушку.
— Документы предъявите, пожалуйста! — вежливо попросил опер у толстяка.
Тот предъявил и оказался Жулиным Василием Борисовичем.
— Василий Борисович, вы грабителей разглядели?
— Одного только. Невысокий такой, тощенький, в джинсовом костюме. Но прыткий — успел через гаражи проскочить, а мне их обежать пришлось. Не протиснуться было. Куда побежал — черт его знает, там двор проходной на три стороны.
— А второго, значит, не разглядели?
— Я ж шел-то впереди! Слышу, женщина кричит: «Ой!» Обернулся — как раз этот хлюст налетел на старушку, сшиб с ног — и бегом в кусты! Я вот этим девушкам пакеты оставил и за ним… Вы про второго у самой женщины спросите, она этого должна была рассмотреть.
— К сожалению, — произнес опер с явным удивлением, — исчезла она куда-то.
— Наверно, сама за парнем погналась, — предположил Жулин.
— Нет, — сказала одна из женщин, которым Василий Борисович оставлял свои пакеты. — Второй парень куда-то вправо побежал, к забору. Я, правда, только видела, как кусты шевелятся, самого не разглядела. А эта, потерпевшая, мимо нас по аллее побежала. Прямо вперед. Напугалась, наверно, сильно…
— А по-моему, — заметила вторая, — она больше всего испугалась, когда мы с Аленой стали кричать: «Милиция! Милиция!»