Фартовый чекист

Сухов Евгений Евгеньевич

– Откуда ты его знал? – жестко спросил Сидорчук.

– А вот совсем не знал, – бодро ответил Семыгин. – То есть на личность-то да, конечно, поскольку он в ГПУ должность занимал, а еще у старухи Боковой квартировал. Мы ведь с покойным супругом ее, с аптекарем, знакомцы были, в карты поигрывали, частенько чаи у них гоняли. Потом уж, как помер он, я уже меньше встречался с Надеждой Ивановной. Только подвел я ее, сам того не осознавая! Балцетису-то когда спрятаться понадобилось, он у нее про надежное место спросил. Она, простая душа, мой адресок и назвала. Он понял, что раз ему сказала, то и любому другому сообщит, вот и прибил ее. Душегуб оказался страшный!.. Он и меня грозился порешить, если что. Признаться, я так испугался, что

рассказал ему свою тайну. Надеялся, что Балцетис тогда ко мне снисхождение поимеет. Изверг этот засмеялся и сказал, что на ловца и зверь бежит. Он, дескать, и сам эти бриллианты давно ищет, специально для этого в наш город приехал, первым делом весь дом, который раньше за Полежаевой был, обшарил снизу доверху, но ничего там не нашел. Еще сказал, что теперь мы вместе будем искать, надо торопиться, и повел меня ночью на развалины. Говорил, что в подвале копать надо. Там, скорее всего, камушки будут спрятаны. Мы пошли. А тут такая поднялась пальба! Вот как тогда, когда белые в город вошли. Балцетиса наповал уложили, а я ждать смерти не стал, рванул куда глаза глядят, уже только около дома опомнился. Думал, вообще про это дело забыть. Не по мне такие переживания. Здоровье уже не то…

– Не понял я, откуда Балцетис-то все узнал? Ему кто рассказал?

– Дамочка брата за бриллианты выкупила, а тот на Волгу подался, – сказал Семыгин. – Это уже Балцетис мне сам рассказывал. Вот и оказался Полежаев в Саратове. Там его ЧК и арестовала как подозрительную личность. Сам Балцетис и задержал. На допросе тот про бриллианты заикнулся. Балцетис, оказывается, к ним отношение еще раньше имел, был в охране, когда их в Веснянск доставляли. Ну, сопоставил он факты и нажал на Полежаева как следует. Тот все и выложил. Тем более что Балцетис ему жизнь пообещал. Только обманул. Сам же офицерика и прикончил. При попытке к бегству. Потом вроде документы поменял на другие и сюда примазался. Только что-то у него не заладилось, и он вынужден был в бега податься…

– Ладно, Балцетиса уже на том свете черти на сковороде жарят, – перебил его Сидорчук. – Лучше про Постнова скажи. В последнее время ты его не видел?

– А он здесь? – Семыгин заметно побледнел. – Не видел. И не дай бог! Нет, не хочу. Дважды я его встречал в своей жизни и оба раза обмирал от страха. Решительный человек Постнов. На все пойти может.

– Верно говоришь. Теперь и мы это знаем, – с некоторой грустью согласился Егор Тимофеевич. – Только сдается мне, что Постнов все-таки к тебе пойдет. Он ведь не знает, что ты арестован, думает, что ему у тебя безопасно будет. Николаю надо где-то закрепиться сейчас. – Сидорчук обращался уже к Черницкому. – Поближе к монастырю чтобы. Не век же ему по лесам прятаться. Правильно, что мы там засаду организовали.

– Засаду? У меня в доме? – перепугался Семыгин. – Может быть, лучше не надо? Нельзя ли Постнова где-нибудь по пути перехватить?

– А что тебя беспокоит? – усмехнулся Черницкий. – Ты теперь к себе домой навряд ли скоро возвратишься. Я даже думаю, что революционный суд вполне может тебя в расход пустить. Нападение на советского милиционера – это не шутки.

– Именно, – кивнул Сидорчук. – А если еще вспомнить, что ты с предателем Балцетисом сотрудничал, женщину укрывал, которая государственные бриллианты украла, о Постнове никуда не доложил – так это контрреволюция в чистом виде получается!.. Без снисхождения, значит!

Семыгин все покорно выслушал, втянул голову в узкие плечи, а потом тихо зарыдал. Так его, плачущего, и увели в камеру.

Глава 24

Постнова взяли через три дня на квартире Семыгина. Вопреки опасениям Сидорчука на этот раз обошлось без лишнего шума. Николай Ростиславович пришел ранним утром, когда только-только начало светлеть небо, а над влажной травой еще стелился молочно-белый туман.

Он осторожно стукнул три раза в окошко, и его впустили

в дом. В засаде в эту ночь находились Данилов с Макаровым и еще двое чекистов. На первом этапе сработали они безупречно, и Постнов ничего не заподозрил до того самого момента, когда увидел оружейные стволы, направленные на него.

Тут он проявил недюжинную сноровку и ударился в бега. Вряд ли ему удалось бы так просто вырваться. Но ведь Постнова нужно было брать только живым. Поэтому чекисты опасались совершить роковую ошибку и не форсировали события.

Далеко убежать Постнову не удалось. Он подвернул ногу и был вынужден залечь на чьем-то огороде. Как выяснилось позже, Николай получил увечье еще на мельнице, когда неудачно выпрыгнул в окно. Теперь нога подвела его в самый решающий момент. Чекисты взяли Постнова в кольцо. Он попытался отстреливаться, но, видимо, понял, что шансов у него нет, и сдался. Нога у него распухла, идти он не мог, и чекистам пришлось послать за автомобилем.

По распоряжению Сидорчука вначале Постнова доставили в больницу, где фельдшер Леопольд Макарович осмотрел поврежденную ногу и наложил повязку. Он определил сильное растяжение связок в голеностопе, приписал полный покой и усиленное питание. Правда, к его неудовольствию, пациента тут же отправили на допрос, но тут уж он поделать ничего не мог.

Фельдшер вызнал, что допрос будет проводить Сидорчук, кивнул, поджал губы и сказал мстительно:

– Так я и полагал!

Постнова в ГПУ допрашивали Сидорчук и Чуднов. Егоров благополучно залечивал свой перелом под присмотром дотошного Леопольда Макарыча. Черницкий от участия в допросе отказался, возможно, почувствовав настроение московского гостя.

– Это ваше дело, – сказал он. – Не хочу мешать.

Да уж, настроение у Сидорчука было просто катастрофическое. Никогда еще не чувствовал он себя так скверно, как в тот момент, когда оказался лицом к лицу со старым товарищем, ставшим теперь самым злейшим врагом.

Постнов казался спокойным, смотрел в лицо Сидорчуку прямо, без страха и раскаяния. Его больше, кажется, беспокоили связанные за спиной руки, которые мешали ему удобно сидеть.

– Ну, в самом деле, – обратился он к Сидорчуку. – Прикажи развязать руки! Оружия при мне нету, нога как колода. Что я могу сделать? Не убегу же я, в самом деле. Если и попробую, то вон какой молодец за спиной у тебя сидит! – Он кивнул на Чуднова. – Мне с ним не тягаться. Развяжи! Ты же разговаривать собрался, да? А какая же беседа при таких обстоятельствах?

– Василий! – угрюмо бросил Сидорчук. – Сними с предателя веревки! Черт с ним!

Чуднов выразительно поправил на ремне кобуру с револьвером, поднялся и грубо сорвал с арестованного веревки.

Разминая затекшие руки, Постнов заметил:

– Ну вот и ладненько! Теперь и поговорить можно! Только сразу предупреждаю, многого от этой беседы не жди, Егор! Что хочешь про меня думай, а главного я тебе не скажу.

– Главного ты и не понимаешь! – хмуро проговорил Сидорчук. – Главное мимо тебя прошло. Юбка тебе голову закружила. Гляжу я на тебя и дивлюсь, как может перемениться человек! Память тебе отшибло, что ли? Или заколдовал тебя кто? Не думал, что доживу до такого, чтобы старый товарищ меня свинцом попотчевать захотел! В уме не укладывается!

Постнов слушал его внимательно, но с видимым равнодушием.

– Зря ты, Егор! – сказал он, когда Сидорчук замолчал. – К чему это? Разошлись наши дороги. Чего теперь прошлое трепать? Мало ли старых товарищей ссорятся? Время сейчас такое. Брат на брата идет, сын на отца, отец на сына. Потерял я единственную свою любовь, без которой и жизнь ни к чему. Все из-за этих чертовых бриллиантов, гори они огнем. Взять бы их сразу и вместе через границу. Может, давно бы счастливы были, не знали бы этой боли и разлуки. Нет, я все про партию думал, про мировую революцию! А где она, ваша революция? Оглядись! Опять кругом сытые рожи, деньги, проститутки, батраки… Не хочу!