Фартовый чекист
Шрифт:
– Вон как ты заговорил! – зловеще процедил Сидорчук. – Революция ему помешала! В Европы захотел, с барышней под ручку! Красота!
– Да не поймешь ты! – с тоской произнес Постнов. – Настя же… – Он махнул рукой и отвернулся.
Вдруг замер и Сидорчук. Навязчивый морок снова на мгновение овладел им. Вал русых волос захлестнул его. Карие глаза излучали теплый свет, певучий голос лился в уши. Та короткая встреча шесть лет назад, странная, скомканная, случайная, почему-то врезалась в его память и никак не желала отпускать.
«Ну, может быть, это та самая любовь и есть? – со страхом подумал
Он не на шутку рассердился, вспомнил про бриллианты, которые по-прежнему оставались недоступны, и его отпустило.
– Настя?! – грозно проговорил он. – Ты прежде о трудовом народе должен думать! Который голодает, сражается, всему миру счастье несет! Настя, говоришь, да? Тьфу! Ты на своего товарища руку поднял, не пожалел, а я должен теперь в твои чувства поверить?
– Можешь не верить, – сказал Постнов, отворачиваясь. – Что руку поднял, было, не отказываюсь. Так ведь ты не отступил бы! А мне средства нужны. Не нашел я Настю, хотя пол-России проехал. Есть у меня подозрения, что за кордоном она.
– За кордон, значит, собрался? – хищно спросил Сидорчук. – Даже сейчас совесть в тебе не заговорила, смотрю! Пропащий ты для общего дела человек, Постнов! Одна тебе дорога, сам знаешь куда. Об загранице и думать забудь. Не знаю, может, ты теперь и в боженьку поверил. Так лучше помолись ему перед тем, как мы тебя расстреляем!
Николай Ростиславович снова оборотил взгляд на бывшего товарища. В глазах его была печаль, непонятная Сидорчуку, и какое-то мертвенное спокойствие.
– Знаешь, Егор, в бога я не уверовал, но смерти не страшусь. Одного боюсь – что больше никогда не увижу ее, Настю… Для меня это… – Он покрутил головой, не нашел подходящего слова и только махнул рукой. – В общем, тебе бриллианты нужны, мне тоже. Только между нами такая разница, что я знаю, где они, а ты нет. Без меня вы будете их искать до Страшного суда. Поэтому предлагаю сделку. Я указываю, где бриллианты, мы делим, что осталось, пополам, и ты меня отпускаешь. Хватит с вас и половины. Я за эти чертовы побрякушки жизнью заплатил, любовью своей! Тебе даже не понять, что это за цена.
– Да плевать я хотел на такую твою жизнь! Поганая это жизнь, когда человек про долг свой забывает. Сейчас ты сказал глупость, которой я и слушать не хочу.
– Нет, не глупость, – мотнул головой Постнов. – Ты меня знаешь. Если не согласишься меня отпустить, ничего я тебе не скажу. Мне все равно. Под расстрел пойду, но молчать буду! Вот ты начальству в Москве это и объяснишь, что, мол, близок локоток, да не укусишь.
Лицо Сидорчука налилось кровью. Он смотрел на Постнова с такой ненавистью, что один его взгляд мог бы превратить того в пепел. Но арестант спокойно выдержал этот взгляд. Тогда Егор Тимофеевич вскочил со стула, схватил его за грудки и рванул на себя с такой силой, что треснула по шву рубаха.
– Да ты, гад!.. Ты!.. Не шути, иуда, а то я с тобой по-своему рассчитаюсь! Удавлю прямо здесь, вот этими самыми руками.
– Егор Тимофеевич! – негромко окликнул его Чуднов. – Ты бы успокоился, честное слово! Он свое получит, вот увидишь! Это дело от него никуда не уйдет.
Сидорчук оглянулся. Его багровое лицо было искажено гримасой звериной ненависти. Но по мере того, как слова Чуднова доходили до командира группы, вид его менялся. Бешенство исчезло из глаз, пальцы разжались.
Он легонько, как-то брезгливо отпихнул от себя Постнова, отошел к окну и буркнул:
– И то правда. Пусть революционный суд решит. Наше дело бриллианты…
– А камешков-то вам и не видать, если не примете моих условий, – хладнокровно заявил Постнов, на которого гнев былого товарища не произвел, кажется, никакого впечатления. – Подумайте!
– В камеру его, Чуднов! – не оборачиваясь, приказал Сидорчук.
Василий встал, похлопал ладонью по кобуре и скомандовал:
– Шагай, контра! Да гляди, вторую ногу не сломай!
Постнов медленно поднялся и, сильно хромая, пошел к выходу. Когда дверь за ним закрылась, Сидорчук сел за стол, обхватил руками голову и тяжело задумался.
Между тем Постнова заперли в камере. Тяжелая дубовая дверь наглухо захлопнулась, железный засов лязгнул, и он остался один. Николай Ростиславович уселся на скамью из шершавых досок и тоже погрузился в раздумья. Перед его глазами опять вставал студеный мартовский рассвет девятнадцатого года.
Спрятаться в монастыре он решил интуитивно, наугад, но такой поступок оказался абсолютно верным. На это печальное место, заваленное застывшими окровавленными трупами, никто не желал возвращаться. Похоже, люди ротмистра Затаулина не собирались искать Постнова. Возможно, они арестовали в городе человека, похожего на него. Николай Ростиславович был в безопасности, но страшно замерз в каменной келье, где сами стены будто источали холод. Он мог разложить костер, но не рискнул выйти днем за валежником. Уже в темноте Постнов собрал вокруг монастыря немного хвороста и разжег в своем убежище огонек, который немного согрел его.
Он не спал всю ночь, поддерживал огонь и думал. Думы были невеселые. Николай слишком размяк от размеренной, сладкой семейной жизни, не в меру дорожил ею и не желал потерять ее. Он берег себя для Анастасии и едва не проворонил порученные ему сокровища.
Да и почему, собственно, не проворонил-то? Может быть, холодные трупы его женщины и ее бестолкового братца уже давно лежат в снегу? Пьяные белогвардейцы делят бриллианты, извлеченные из-под половиц, и хохочут над незадачливыми хозяевами!
Он сплоховал, бросил порученный ему пост, любимую женщину и спасал свою шкуру. Да, Николай был вынужден бежать. От мертвого никакого толку, это факт. Но если Анастасия погибла или бриллианты разграблены, то зачем тогда ему жизнь? Вопрос не в том, правильно ли он сделал, спасая в первую очередь себя. Надо, чтобы это послужило на пользу всем и в первую очередь Советской республике.
Его никто не посмеет объявить трусом и предателем. Он вернется и все исправит. Ведь ничего непоправимого пока еще не произошло. Анастасия действительно сумеет договориться с белыми лучше него. Ведь она из той же породы. Много лучше всех прочих, но сумеет найти с ними общий язык. И этот ее братец, он ведь тоже белый.