Фартовый человек

Толстая Елена

Юлий был этим обстоятельством немало удивлен. Ему-то всегда казалось, что Дзюба его не то что недолюбливает – а считает, в принципе, ничтожным. Что ж, в системе координат того мира, который порождает таких, как товарищ Дзюба, Юлий действительно немногого стоил. И Юлия растрогало, когда он выяснил, что товарищ Дзюба, оказывается, умеет делать кавалерийские вылазки за границы своего мира и по достоинству ценить выходцев из других миров.

Ивана Васильевича тоже несколько удивил выбор товарища Дзюбы. Впрочем, Иван Васильевич умело скрыл свое удивление.

Один

только Дзюба, существующий в полной гармонии с собой, ничем не был смущен.

– Может, стреляет он и плохо, – объяснил товарищ Дзюба, нимало не беспокоясь присутствием тут же обсуждаемого Юлия, – но наблюдательный, черт, и в драке, я так полагаю, через два на третий прикладывает кулак куда надо.

Эта характеристика полностью убедила Ивана Васильевича и втайне польстила Юлию.

Когда вошли в Эртелев переулок, Дзюба сказал:

– Ты, Служка, здесь останешься. Вот, я думаю, хорошая подворотенка. Тут и базируйся с товарищами, – он кивнул отдельно еще двоим красноармейцам, приданным оперативной группе вследствие особой ответственности дела. – Глазок у тебя шулерский, на разные странности наметанный, поэтому примечай и пресекай по мере надобности. Главное – если Пантелеев от нас вырвется, чтобы он мимо тебя не пробежал. Отрезай ему все пути.

– Понял, – сказал Юлий.

Он вместе с двумя товарищами направился в подворотню, а Дзюба еще с двумя зашагал к подъезду дома напротив.

Квартиру, указанную в ДОНОСЕ раскаявшегося Вольмана, занимала гражданка Цветкова Валентина Петровна, которая и отворила дверь.

Дзюба показался в дверном проеме и сразу же внушил гражданке Цветковой очень много уважения: кожаной курткой, крепкой, бритой головой, уверенным выражением лица – словом, всей своей личностью.

Пока Цветкова рассматривала предъявленный Дзюбой мандат, вслед за ним в квартиру вошли еще двое. Дзюба заботливо отобрал у Цветковой бумагу и обошел квартиру, заглянув по очереди во все комнаты и чуланы. Он действовал неторопливо, но вместе с тем и сноровисто, а Цветкова ходила за ним как привязанная и помалкивала.

Это была молодая женщина, не старше двадцати пяти лет, а то и помоложе, только слегка потасканная, как многие ее возраста, пережившие Революцию. Но, в общем и целом, довольно привлекательная, с коротко стриженными вьющимися золотистыми волосами и большими голубыми глазами слегка навыкате. Лицо ее казалось, впрочем, довольно вульгарным, и вовсе даже не из-за того, что она была сильно накрашена, но притом одета в халате и тапочках, а от какого-то внутреннего, природного изъяна личности. Казалось, если смыть с нее краску, то она сразу утратит всякую уверенность в себе и испугается.

– Пролетарского происхождения мадамочка, – определил Дзюба и выразительно прищелкнул языком.

Закончив осмотр помещений, Дзюба с товарищами занял позицию в столовой, куда, вероятно, первым делом и зайдет Пантелеев, когда появится на квартире. Валентине было приказано сидеть там же и никуда не выходить.

– А что, – заговорил Дзюба, обращаясь к ней, – давно вы знаете гражданина Пантелеева?

– Порядочно, – ответила Валентина, глядя в сторону.

– В каких вы отношениях с ним состоите?

– Я не арестованная, чтобы вам про мою жизнь рассказывать, – сказала Валентина. – Не утруждайтесь спрашивать, не отвечу.

– Полюбовница, значит, – удовлетворенно произнес Дзюба. – Как и было указано.

Он встал, прогулялся по комнате, взял из буфетика чашку. Повертел ее перед лицом.

– Красивая чашечка. Ваша?

– Что значит – «ваша»? – вспыхнула Валентина. – Это и квартира моя, и все вещи в ней.

Дзюба очень удивился.

– Да разве? – протянул он. – Если вы пантелеевская полюбовница, то вашего тут ничего нет, а все награбленное у других людей. Он ведь небось подарил, Ленька?

– Вас не касается, пока я не арестованная. Поставьте на место.

Дзюба водрузил чашечку обратно на полку, прикрыл дверцу буфета и вернулся на диван. Валентина то садилась на стул возле стола, то принималась ходить по комнате, сжимая пальцы, то вдруг подходила к окну.

– От окошечка отойдите, – распорядился Дзюба. – Присядьте, не терзайте себя понапрасну.

Валентина опять уселась на стул.

– Может, чаю вам сделать? – спросила она вдруг.

Красноармейцы от чая не отказались, а Дзюба отказался.

– Если вы их отравите, гражданочка, так хоть я в целости сохранюсь и смогу предъявить вам обвинение, – объяснил он.

Валентина некрасиво, пятнами, покраснела и вышла за самоваром. Один из красноармейцев проследовал за ней – проследить, чтобы «мадамочка не озоровала».

Скоро оба возвратились, и действительно с самоваром. Валентина немного взбодрилась, огрызаться перестала. Приготовила чай.

Дзюба действительно пить не стал. Отмечал про себя, что женщина держится без страха, уверенно. Хозяйкой себя ощущает. Хозяйкой в собственном доме.

Это наблюдение кое-что прояснило Дзюбе касательно нрава самого Леньки Пантелеева. Дзюба считал, в полном соответствии с устаревшим подходом к жизни, что каков мужчина, такова при нем и женщина. Взаимосвязь, как говорится, прослеживается однозначная.

– А что, Валентина Петровна, – заговорил Дзюба между делом, – ваш Леонид Иванович – он много пьет?

– Чай он пьет, – резко ответила она. – Ясно вам?

– Да я ведь не про чай спрашивал.

– Знаю я, о чем ваши вопросы, – сказала Валентина. – И отвечаю на них как умею, прямо и без лжи.

– Что, и не обижает? – добродушно цеплялся Дзюба. – Неужели ни разу не обидел? Да быть такого не может…

– Нет, не обижает, – отрезала она. – Леонид Иванович никого из своих никогда не обижает. И я ему, между прочим, не полюбовница, как вы изволили предположить.

– Вот как? – удивился Дзюба. – А мне-то разное дурное про вас и Леонида Ивановича подумалось. Испорченный я человек! Мадамочка из вас привлекательная, по возрасту очень даже молодая, а Леонид Иванович тоже ведь мужчина не старый. А уж как в товарища Чмутова пальнул – сразу видно, горячая кровь. Вполне для вас подходящий субъект.