Фашист пролетел
Шрифт:
Перед ним целый амфитеатр глаз.
Это аудитория. До потолка ряды забиты девушками в белых шапочках и халатах.
– Рассмотрим ранний случай, - говорит голос с кафедры.
– Опусти штаны. Ты слышишь?
– Вы.
– Не понял?
– Вы. Не ты.
– Пора выписывать, я вижу... Вас. Итак?
Распоясывая чресла, он произносит со сцены слово, вряд ли известное и лектору:
– Прошу прощения за эксгибиционизм.
В ночь перед выпиской Москва передает вдруг экстренный выпуск последних известий.
Он разрывает сплетенные под головой ладони.
Срывает наушники.
За
"Сволочи, - негромко говорит он.
– Гады..."
В коридоре, сидя за столом, спит санитарка. Та самая. Она вскакивает, когда он ее обнимает:
– Тс-с... Кеннеди убили.
– Кого?
Она начинает плакать. Повторяя: "Такой молодой, жить бы да жить!" она всхлипывает, уткнувшись ему в плечо, потом напрягается: "Чего ты?"
Он смотрит ей в глаза.
"Ладно. Пошли..."
Беготня в коридоре начинается, когда до трусов еще не дошло. Сидя на краю ванны, он пытается удержать, она вырывается: "Кого-то привезли!" Вправляет обратно груди. Застегивается. Обдергивается.
Он остается в полутьме.
Из душа капает.
* * *
– Обнимая небо голыми руками, летчик набирает высоту. Если б ты знала, если б ты знала, как тоскуют руки по штурвалу...
Набулькав армянского в графинную крышку, генерал ВВС переходит на прозу:
– Так за что же нам с тобою выпить?
Единственный подросток в крымском санатории Министерства Обороны, Александр на эту провокацию не отвечает. Он читает письмо.
Ветер громыхает кронами платанов и напирает извне на стекла.
– Ладно...
– опережающе снисходит генерал к банальности своего тоста.
– Чтобы остались живы, чтобы только не было войны. Там во Вьетнаме пусть расширяют сколь угодно. Лишь бы за Даллас нас не ебанули.
– Думаете, это мы?
– А даже если нет? Обрушить могут сгоряча. И все, была страна Россия... Чтоб не случилось этого. Пошел!
Достав из шкафа рукав своей шинели с голубой окантовкой, занюхивает в отсутствии закуси.
И снова пристает с напрасной, раз не предложил налить, надеждой на коммуникацию:
– Любимая, небось?
– Комсорг.
– Тоже дело...
На белом свете парня лучше нет,
чем комсомол шестидесятых лет.
– Она не парень.
– Так бы и сказал! Влупил уже или на подступах?
– Что вы... Не тот случай.
– А какой?
– Тяжелый.
– В этом деле, скажу тебе я, легких не бывает. Может, еще мне пропустить? Как полагаешь?
Норд-ост пытается высадить окно, а перед Александром возникает заметенный снегом город, где не любит его никто, за исключением прыщавого комсорга женского пола, которая даже записалась в его секцию легкой атлетики.
Но даже она, похоже, изменила.
Взглянув на генерала, который раздумчиво держит в одной руке крышку, в другой бутылку, он начинает перечитывать:
"Здравствуй, Александр!
Во-первых, как ты себя чувствуешь? Все наши девочки передают тебе привет. Нам очень понравились твои стихи, рассказы и статьи в журнале "Знамя юности" (первый номер уже стоит в библиотеке на стенде). Мы печатаем почти уже не глядя на клавиатуру.
А у нас новичок. По имени Адам.
Директор посадил его за твою парту, так что остановлюсь на нем подробнее. Ходят слухи, что его исключили из школы "для особо одаренных". Особых талантов, правда, пока не проявляет, ни с кем не общается, во время уроков читает под партой и взрывается дурным каким-то хохотом. Девчонки думали: "Декамерон" или что-нибудь в том же духе, но оказалось, представляешь? Ржет он с Достоевского! Этого автора я даже программного "Преступления и наказания" дочитать не могу, такая скука. Наши ребята собираются с ним "поговорить по душам". Не знаю, как это им удастся. Физически развит он неплохо, к тому же постоянно носит под пиджаком гантелю. Девчонки находят, что он похож на Рода Стайгера (особенно глаза). Вообще тип довольно-таки загадочный. Одевается, как взрослый. В костюме, как и ты, но только в темном. Рубашка всю дорогу черная. А главное, шляпа! Представляешь? Зимой-то? Морозоустойчивый товарищ.
Кстати, фамилия Адама ему совсем не подходит: "Бодуля".
А так особенных событий нет. Скорее поправляйся. Коллектив тебя ждет.
С комсомольским приветом Екатерина Боёк".
* * *
– Пошел, летун!
Влив и выдохнув, генерал подбирает вилку репродуктора, отключенного Александром, который пытается углубиться в последний том "Истории мировой философии".
– Чего это я пою, пусть радио поет. Для того, едрит, Попов его и создал... О! "ЛЭП-500"! Обожаю!
Седина в проводах от инея,
ЛЭП-500 - не простая линия,
и ведет мы ее с ребятами
по таежным дебрям глухим...
– Мороз там градусов пезьдесят. Не был еще в тайге? Ничего, все у тебя впереди...
Нет невест у ребят отчаянных,
только в песнях порой встречаемых.
Проводов голубыми пальцами
мы, девчата, тянемся к вам...
– Товарищ генерал...
– Чего?
Повернув выключатель в комнате,
вы о нашем зимовье вспомните...
– Не могли бы вы через наушники? Товарищ генерал?
Генерал убирает звук.
– Понимаешь, Александр Батькович? Вот ты говоришь, мне - говоришь! Генералу! Через наушники, мол, слушай! Читать херню заумную мне не мешай! А у генерала этого - трагедия. Дочь моя, Светка... Единственная дочь, вот этими руками нянчил... А-а! Что там говорить! За негра замуж вышла.
4
Новичок укладывает на сиденье шляпу. Взрослую. С черной лентой. Ворс в капельках растаявшего снега.
Под пиджаком не гантеля - половинка чугунного эспандера для рук. Засунутая под брючный ремень. Из портфеля этот Адам выкладывает на колени тюремно-серый том и, взявшись за голову, опускает глаза. Посреди урока анатомии начинает давиться от смеха и слез, повторяя вслух для собственного удовольствия: