Фатальная ошибка

Катценбах Джон

Вещи на ее рабочем месте в музее стали менять свои места. Сегодня телефонный аппарат находился справа от нее, завтра — слева. Однажды утром она обнаружила, что заперт верхний ящик ее письменного стола. Сама она никогда его не запирала, потому что в нем не было ничего ценного.

И дома, и на работе время от времени звонил телефон, но после одного-двух звонков замолкал. Когда она снимала трубку, слышался обычный гудок. Номера на определителе абонента либо не высвечивались, либо ничего ей не говорили. Несколько раз она набирала комбинацию *69, чтобы определить номер телефона, с которого поступил вызов, но слышала только сигнал «Занято» или шумы на линии. Эшли не знала, что со всем этим делать. В

ежедневных разговорах с Салли или Скоттом она рассказывала им кое о каких инцидентах, но не обо всех, потому что некоторые были настолько странными, что в них просто невозможно было поверить, другие казались обыкновенными нарушениями порядка вещей, которые случаются сплошь да рядом. Так, однажды один из преподавателей не смог получить по электронной почте текст ее работы; иногда ее компьютерные файлы были по непонятной причине заблокированы. Службе технической поддержки колледжа с большим трудом удавалось разблокировать их. Эшли подозревала, что все это дело рук О’Коннела, но уверенности у нее не было. Неуверенность вызывала досаду, сменявшуюся гневом.

Она говорила себе, что он дал обещание не преследовать ее больше, однако чем дальше, тем меньше она этому обещанию верила.

В ожидании пакета от профессора Бэрриса Скотт провел бессонную ночь. Мало найдется вещей более губительных для научной карьеры, чем обвинение в плагиате. Скотт понимал, что действовать надо быстро и эффективно. Первым делом он отыскал в подвале дома коробку со всеми записями, касающимися его статьи в «Журнале американской истории». Затем отправил электронной почтой письма двум студентам, помогавшим ему три года назад подыскать материал и цитаты для статьи. На его счастье, у него сохранились их адреса. Скотт не сообщил им о выдвинутом против него обвинении и написал только, что один из его коллег-историков заинтересовался его статьей и ему может понадобиться их помощь для восстановления кое-каких деталей работы над нею. Он решил, что не помешает, если студенты будут готовы ответить на возможные вопросы.

Больше он пока ничего не мог сделать.

Курьер с большим конвертом прибыл, когда Скотт находился в своем кабинете в колледже. Он расписался и надорвал конверт, но в эту секунду зазвонил телефон.

— Профессор Фримен?

— Да. С кем я разговариваю?

— Это Тед Моррис из газеты колледжа.

Скотт секунду-другую помолчал, собираясь с мыслями.

— Вы учитесь в одной из моих групп, мистер Моррис? В таком случае…

— Нет-нет, сэр, не учусь.

— Вы знаете, я сейчас очень занят. А что у вас за дело?

Последовала нерешительная пауза, затем студент сказал:

— К нам поступил один сигнал, точнее, заявление, и я звоню, чтобы проверить его.

— Сигнал?

— Ну да.

— Какой сигнал? Ничего не понимаю, — сказал Скотт, хотя сразу догадался, что это значит.

— В заявлении говорится, сэр, что в колледже произошло нарушение — как бы лучше выразиться? — научной этики и что вы связаны с этим делом. — Тед Моррис старательно подбирал слова.

— От кого поступил этот сигнал?

— Это имеет значение?

— Возможно, имеет.

— Насколько я знаю, от недовольного чем-то аспиранта какого-то южного университета. Более точной информации у меня нет.

— Что-то я не помню никаких аспирантов на юге, — ответил Скотт нарочито небрежно. — А недовольство, к сожалению, возникает время от времени практически у всех аспирантов. Это, можно сказать, неизбежно — вам так не кажется, Тед? — Он обратился к студенту по имени, чтобы подчеркнуть разницу в их статусе, напомнить Моррису, что тот разговаривает с авторитетным и влиятельным лицом.

Однако, к его досаде, на Морриса это не произвело особого впечатления.

— Но, профессор,

вопрос ведь очень простой. Обвинил ли вас кто-нибудь…

— Никто меня ни в чем не обвинял. По крайней мере, мне об этом ничего не известно, — поспешно прервал его Скотт. — Я не допускаю ничего такого, что не укладывалось бы в понятие обычной академической кухни… — Он перевел дыхание. Было понятно, что Тед Моррис записывает каждое его слово.

— Понимаю, профессор. Обычная академическая кухня.Тем не менее мне, наверное, придется зайти к вам, чтобы переговорить с вами лично.

— Сейчас я очень занят. У меня приемные часы по пятницам, вот тогда и приходите.

У него будет в запасе несколько дней.

— Понимаете, профессор, у нас тоже сроки…

— Ничем не могу помочь. И к тому же, как я убедился на собственном опыте, поспешность всегда приводит к путанице и грубым ошибкам. — Скотт, конечно, сгущал краски, но ему обязательно надо было отделаться от назойливого студента.

— Ну, в пятницу так в пятницу. Только вот еще что, профессор.

— Да? Слушаю вас, Тед, — произнес Скотт как можно более снисходительно.

— Я хочу предупредить вас, что являюсь внештатным корреспондентом «Бостон глоуб» и «Таймс».

Скотт чуть не задохнулся.

— Это замечательно! — воскликнул он, выразив голосом максимум энтузиазма. — У нас в колледже найдется много такого, что может заинтересовать эти газеты. Так, значит, до пятницы.

Скотт надеялся, что говорил достаточно темно и уклончиво и его собеседник дождется пятницы, чтобы прояснить этот вопрос, прежде чем давать в какую-либо из газет материал, который разом погубит его научную карьеру.

Скотт положил трубку. Никогда бы он не подумал, что разговор со студентом может так его напугать — нет, привести в ужас. Затем он углубился в бумаги, присланные Бэррисом, и тревога его только усилилась.

Хоуп зашла в женский туалет рядом с приемной комиссией, так как это было единственное место на территории школы, где она могла побыть какое-то время без свидетелей. Как только дверь за ней закрылась, она разразилась неудержимыми отчаянными рыданиями.

Деканат получил по электронной почте анонимное обвинение против нее, в котором утверждалось, что Хоуп приставала к пятнадцатилетней школьнице в укромном углу женской раздевалки, когда та в одиночестве переодевалась после тренировки. В обвинении говорилось, что Хоуп гладила грудь и промежность девушки и убеждала ее в преимуществах однополой любви. Школьница отвергла домогательства Хоуп, и та якобы пригрозила ей неприятностями в учебе, если она пожалуется администрации школы или своим родителям. В заключение анонимный автор советовал администрации «принять необходимые меры», чтобы избежать судебного разбирательства и, возможно, уголовного преследования. Поступок Хоуп классифицировался как попытка «варварского» изнасилования и «вопиющее злоупотребление служебным положением».

Все это было чистейшей клеветой, ничего подобного никогда не происходило. Однако Хоуп сомневалась, что установление правды может хоть как-то помочь ей лично.

Откровенное выпячивание такого рода подробностей апеллирует к низменным инстинктам, побуждая людей домысливать худшее и строить самые дикие и необоснованные предположения.

Не имело никакого значения, что Хоуп даже не догадывалась, о какой именно школьнице шла речь, что она из предосторожности взяла за правило заходить в женскую раздевалку при спортзале тольков сопровождении других сотрудниц школы, что она держалась с монашеской целомудренностью, если в ситуации можно было усмотреть хотя бы намек на сексуальный интерес, и никогда не афишировала свои отношения с Салли.