Фатум. Том первый. Паруса судьбы

Воронов-Оренбургский Андрей Леонардович

* * *

Как ни «бегался торопом», по выражению денщика, Анд-рей Сергеевич, как ни воспарял в большую спешку, но на подготовку к плаванию до берегов американских дней ушло поболее, чем загадывалось. Дело с передачей судна оказалось заковыристым и долгим. Одной канцелярщины было довольно, чтобы довести до слез и крепкого мужика. Перво-наперво пришлось ознакомить командира порта г-на Миницкого⁴¹ с бумагами, обнаруженными Преображенским у Петра Волокитина.

Не розно с

Андреем переживал заминку и капитан Черкасов. Дни ожидания тянулись гуськом, неразличимой чередою,- пропадало времечко за шаль. И слонялся Черкасов без дела по городским колдобинам да питейникам, терялся в догадках, возвращаясь на корабль, проклинал забытый Богом край света. Однако пуще всего он страшился дальнего тайного прицела, который мог держать на уме неизвестный ему доселе адмирал Миницкий.

«Какого черта за нос водит, старый сундук?!» - в голове Андрея Сергеевича бурлила обида: с чем в Петербург возвращаться? Как в глаза графу Румянцеву смотреть, не передав фрегат в надежные руки?..

Измаявшись таким образом и не дождавшись приглашения, он заслал, по совету Преображенского, письменный рапорт командиру порта. Неделя истекла, а от властей ни слуху, ни духу. «Похоже, жухнуть бумаге в долгом ящике»,- скрежетал Черкасов. Плюнув на этикет, он решил «бубенить в колокола»: откушал с утра чаю с капустным пирогом и, поскрипывая натертой кожей, отправился в командирский дом - трудить его высокопревосходительство.

Неожиданное появление в приемной самого адмирала порта в вицмундире вспугнуло разомлевшего вестового. Однако Черкасов прытче был: ловко вскочил с банкетки, ровно спущенная пружина, по всем правилам браво козырнул и замер в нетерпеливом ожидании.

Андрей Сергеевич в воображении своем рисовал Миницкого этаким плотно-тугим и грозно-заспанным, но нет, тот оказался подтянут для своих шестидесяти, приятен лицом и обхождением.

– Прошу не беспокоиться, голубчик, дай Бог памяти…

– Капитан Черкасов, ваше превосходительство!
–  ахнуло в приемной.

– Прекрасно, а величать как прикажете?

– Андрей Сергеевич, ваше… превосходительство,- немало обескураженный теплым обращением, уже не столь бойко ответствовал капитан.

– Меня - Михаил Иванович. Будем считать - по-дружились, так? Ну-с, справляйте курс в покойную гавань.- Командир порта пропустил Черкасова в открытую казаком дверь.

Они прошли в просторный, чисто выбеленный, по-домашнему уютный кабинет. Капитана поразила и где-то даже возмутила неуставная, периферийная вольность, что была допущена в убранстве кабинета: стены красили кабаньи, лосиные и медвежьи головы - трофеи собственной охоты, как пояснил хозяин. Слева от дверей пузатился радушием массивный буфет с поблескивающими серебром гусями-братинами и прочая, весьма далекая от службы, утварь.

Но еще круче Черкасова повергла в изумление беседа. Вместо незамедлительного принятия рапорта Миницкий сперва ужалил язык офицера коньяком, затем заочно

по-знакомился с его родителями, тут же, на одном кругу, вспомнил и свои старые добрые деньки, когда он был лихим морским капитаном.

«Хм, сдается мне, не сильно тут потом обливаются в радении для Отечества,- ухмыльнулся про себя моряк.- И то верно: хиреет за делами глас Особенной канцелярии»⁴².

От зоркого ока его превосходительства не ускользнула холодная брезгливость ко всему штатскому, тронувшая строгий взор офицера. Это, однако, ничуть не задело самолюбия адмирала порта. Напротив, он просто заметил:

– Я понимаю вашу иронию, Андрей Сергеевич. Но знаете ли, голубчик… служить в такой дыре, в сумасшедшей дали от столицы… Скотская жизнь, капитан! А сие, смею вас уверить, недешево стоит. Скука и серость! И ежли б не охотничьи утехи, я бы, пожалуй, сдох от тоски. Простите старику неприкрытую грубость, mon cher. К тому же, я гол, как сокол. Увы, Создатель семьи не дал… А чертовски хочется тепла, уюта… Вот и получается, что дом мой -служба.- Михаил Иванович хлопнул ладонью по столу.-Ежели угодно, возможно и наоборот: служба - дом. А вы находите это предосудительным? Порочным?

Черкасов повел смущенно плечом:

– Прежде не искушен подобным был… Не привык…

– Изволите еще коньяку?

Предложение Миницкого будто в шлагбаум уперлось. Моряк отрицательно качнул головой.

– Как угодно, голубчик. Ну-с, теперь слушаю вас. Как понимаю, вы опять в трудах насчет передачи судна Преображенскому? Не промахнулся?

– Так точно, ваше превосходительство.

– Не сомневайтесь, эпистолу вашу я изучил. Вы были посланы в Охотск графом Румянцевым?

– Точно так, с заходом на японские острова для снабжения тамошней православной миссии порохом, свинцом и воском.

– И щедро?

– Всего по три тысячи фунтов, а воску вдвое более будет.

– Не густо. Ну, да что Бог послал,- командир порта прокашлялся в платок и вдруг резко заявил: - Я вот что скажу вам, сударь, без всяких экивоков. Мне самому тошно черепашить с этим делом. Но поймите и вы меня! Слов нет, форштевни бы уже срывали пену волн… Но, как на грех, произошло УБИЙСТВО! Разумеете, убийство! Капитана Осоргина нет, и казачьего разъезда - тоже. И трупы их, увы, не найдены.- Лицо адмирала омрачилось, стало суровым и непреклонным.

– Но имеется письмо убитого князя!

Они молча глянули друг на друга, словно грудь с грудью сошлись. Легла тишина.

– Вот оно,- Миницкий поддал пальцем, как штыком, лежащую на столе бумагу.- Ну-с, и дале что?

– Это я вас хочу спросить, что дале? Вы предаете его сомнению, ваше превосходительство?! Оно же… кровью писано!

– А вот сего - не надо! Тверезым будьте,- холодно одернул командир.- И ответьте на милость, кто вам сказал, голубчик, что это кровь Осоргина, а не свиньи?