Фатум. Том первый. Паруса судьбы
Шрифт:
– Это жестоко!
– Отнюдь. Мне не до шуток. Я, и только я ответствую здесь за порядок, и в случае чего… - Миницкий бегло перекрестился на образ Спаса Нерукотворного,- ответ мне держать, а не вам.- При этих словах он перстом много-значительно указал в потолок: - Признаюсь, я не жажду веровать в злоумный подлог… Но покуда труп князя не сыщен, мое право так помышлять. Вы раскусили здешний люд, господин Черкасов? М-м? О! То-то, что нет. Да, число тут немалое правых и лукавых… Но трижды более беглых каторжан и лиходеров. И кто знает?.. Нет-нет, сей орешек не так прост, как видится, сударь. Спустите мне на седины и чин,
– В углах рта командира сыграла колкая усмешка.
Черкасов призадумался, а затем выдал:
– Мы всяк на своем месте, ваше высокопревосходительство. И всяк пo своему разумению решать обязан. У меня имелся приказ, и, клянусь честью, я выполнил его. Прошу не гневаться на меня, но решительно советую вам сделать то же. Я не фискал, но я русский морской офицер, и посчитаю долгом своим уведомить его сиятельство о вашей нерешительности. Вы срываете государственное дело, ваше превосходительство. Честь имею. Позвольте откланяться.
– Браво, голубчик. Красно глаголишь, красно, да глупо. Мы с вами не на гатчинском смотру. Давайте, знаете ли, без сей пудры! Положа руку на сердце, вы разделяете мои опасения?
Андрей Сергеевич помедлил чуток.
– Да. Риск изрядный, но ведь и дело горит! Клюньте пером в склянку, подпишите разрешение.
Контр-адмирал опалил взором моряка, будто говоря: «Ну вот видишь, брат, на поверку-то оно как!»
– Я тайным делам не потатчик, ну, да Бог с вами, господа, куда от вашей молодецкой прыти денешься! Кому другому нипочем бы мирволить не взялся, а вам… Спеши друга порадовать, быть по сему - подпишу,- пробурчал Миницкий и тут же по-птичьи встрепенулся: - Еще коньяку?
– С превеликим удовольствием,- окрыленный капитан чиркнул по зеленому сукну рюмку под щедрую руку командира.
Глава 7
Однако сам Михаил Иванович поспешал медленно. Оставшись один, в пятый раз прошел маршем письмо Осоргина, куснул губу. Его томила «душевная». Он панически боялся неприятностей, которые могли завертеться пчелиным роем. Чертово убийство, свалившееся на его голову, пугало. Любой промах сулил навлечь гнев столицы, а это дело не шуточное, расплата - голова. Это Миницкий сие зарубил давно и прочно, оттого и ёжился.
«Убийство - какое оно? С политическим душком, иль просто судьба была Осоргину под разбойничий нож встать?» - морщил нос Михаил Иванович и клял, клял в сердцах урядника-шельму за недогляд, за отсутствие порядка на тракте. Хотя и брал умом: вины Щукина в сем -дырка от бублика. «Что за воинство - два десятка казаков? Так, тьфу,- баб потешить; дороженек к охотской фортеции, и то поболее сходится, где уж тут углядеть. А пополнить пограничную цитадель саблями - в Петербурге перо спит. Лень - вот казнь наша!»
Командир порта рассеянным взором еще раз пробежал по письму и повторил вслух врезавшиеся в память багряные строки: «…пакет… подписан собственной его величе-ства рукой и для Отечества нашего бесценен. Доставь его незамедлительно правителю форта Росс…» Он почувствовал, как шибанула в виски кровь, с губ тихо слетел пост-скриптум письма: «Заклинаю тебя… Будь осторожен. Смерть
– М-да,- Миницкий отложил письмо, подошел к окну туча-тучей.
Солнце ласкало землю сладким теплом. Хмурясь на лужи, на стоявшего вдалеке десятника, вершившего какие-то указания казакам, на незасыпанные колдобины у портовой конторы, адмирал ошущал через открытые створки окна причуды мартовского воздуха, пахнущего то талым снегом, то залежалым прелым деревом, и задумчиво молчал. Слух его ловил теплый благовест церковной звонницы, унылый хлюп под копытами лошадей водовоза, а кто-то беспокойный внутри неуклонно вещал: поступай, как должно!
Миницкий налился гневом, трякнул ногтями о подоконник. Так оно завсегда: в столице в ус не дуют, а ему хребет ломать.
Он потер шею и прикинул: «Что ж, дольше ждали, покуда погодим Щукина. Его мундирная сила нынче шерстит окружные леса, авось да и вынюхают что… Оно ведь как бывает: издаля веревочка, ан, вон и кончик. Вот тогда и призову Преображенского, потолкуем».
Михаил Иванович энергично сел за стол, вытянул из секретера гербовую бумагу. На его тщательно выбритых щеках обозначились тяжелые складки. Раз обжегшись на молоке, поневоле дуешь на воду. Страх перед словами Черкасова, что он может попасть в худые композиции за своевольный срыв миссии, подтолкнул-таки его обмакнуть перо в чернила. Но прежде, взвесив все pro et contra43, командир отписал рапорт в столицу, в главное правление Российско-Американской Компании, в котором уведомлял о случившемся и о принятом в связи с этим решении.
Гербовая бумага упала в конверт, на который адмирал аккуратно наложил сургучовую печать, затем перекрестился и улыбнулся светло: «Береженого Бог бережет».
Глава 8
Ночь богата была стреловым всполохом и громовым раскатом. Андрей не спал. Глядел, как слезились окна, как ветер слизывал сыпь дождя; оставаясь в дорожном платье, ворочался с боку на бок на перине, не вынимая изо рта трубки.
Мрачные мысли постоянно одолевали его, давили пудовым хомутом, огненным колесом вертелись вкруг письма Алексея.
Поначалу Преображенский все же уговаривал себя по-дремать и немало маялся, лежа с закрытыми глазами,-пустое. Сон бежал прочь, оставляя в сердце мучительную горечь неизвестности.
«За что убили Алешку? Кто он - НОЗДРЯ? Какого черта я должен его беречься? Пакет, оный надобно стеречь пуще глазу?..
– всяк строил догадки Андрей Серге-евич.- И как всё это пригнать друг к другу?»
Из передуманного он твердо уяснил одно: ответ можно получить, лишь доставив этот пакет за океан, в форт Росс.
Время было позднее, когда Преображенский бросил на стол потухшую трубку, шурхнул волглым кафтаном о стул. Впотьмах он нашарил край одеяла, укрылся и, мало-помалу угреваясь, резонил:
– Будет! Из малых ребят давно вышел. Утро вечера мудренее. Аминь.
Ему снился знакомый сон, который частенько приходил к нему в последнее время…
Санкт-Петербург. Вьюжит метель, кругом кареты и сани: гремят, повизгивают, швыряясь в прохожих ошметками грязного снега.
Скрипят на ветру вывески, качаются на цепях, как на качелях. Город терзает запах скотобоен, шорных мастер-ских и прачечных. Воздух свеж лишь в парках да на берегах Невы.